Александр Невский
 

на правах рекламы

• Заказать преобразователь частоты в Челябинске.

Крестоносцы в Восточной Европе: Крестовые походы в Прибалтику как проблема современной историографии (по материалам зарубежных исследований)

Данный выпуск Свода тематически связан с историей крестовых походов. Его хронологические рамки охватывают тот период, когда экспансия феодальных государств Западной и Северной Европы (Германии, Дании, Швеции) устремлялась на территории Восточной Европы — прежде всего в земли Прибалтики (Пруссия и Ливония), населенные племенами западных славян, финно-угров и балтов. Именно поэтому представляется целесообразным проследить, как и в каких современных исторических школах это движение обрело статус крестовых походов, сменивших былой «Дранг нах Остен». Авторы перечисленных ниже работ — это ученые, преимущественно специализирующиеся в области истории Тевтонского ордена, тесно связанной с историей Пруссии, Ливонии и Польши. Как правило, из поля зрения этих историков ускользает Русь, которая нередко становилась целью притязаний папства, — таковы планы католизации Галицко-Волынской Руси или приравнивание православных к язычникам, против которых следовало бы провозгласить крестовый поход. Каковы бы ни были сокровенные планы папства, орудием осуществления которых готовы были стать духовно-рыцарские ордены, но до открытого провозглашения крестового похода на Русь дело не дошло. Однако тевтонские крестоносцы оказались в непосредственной близости от русских земель. Соседство крестоносцев, порождавшее военные конфликты, не могло не повлиять на внешнюю политику Древней Руси, выступавшей на защиту своих исконных территорий и отстаивавшей свою независимость.

* * *

Современная историография крестовых походов весьма обширна. Она представлена целыми томами библиографий и обзоров [Atiya 1962; Mayer 1969]. Преобладающее место в них занимает литература о крестовых походах в Святую землю.

В настоящее время взгляд историков все больше обращается к иным крестовым походам, к иным театрам военных действий, таким, как Испания и Пруссия, которые, по словам Д. Райли-Смита, «трактуются ныне как подлинное выражение крестоносного движения» [Riley-Smith 1998: XXV]. «Папская курия, — писал он, — мыслила многие из походов в Испанию, Прибалтику, против еретиков и схизматиков и даже против светских властей Западной Европы как явления того же рода, что и крестовые походы на Восток» [Riley-Smith 1977: 14]. Разница заключалась лишь в том, что, как свидетельствуют папские послания, в случае Прибалтики больше внимания уделялось миссионерской деятельности, а сами крестовые походы ставили целью защиту новообращенных и христианской Церкви в бывших языческих землях.

Действительно, на рубеже XII—XIII вв. содержание понятия «крестовый поход» начинает меняться, — прежде всего географически. Действия крестоносцев выходят за пределы Святой земли и переносятся в края, весьма отдаленные от мест, хранящих память о библейской истории, и от Гроба Господня. Впрочем, самые ранние из них были неизменно направлены на носителей культуры ислама и ставили целью отвоевание у мусульман некогда принадлежавших христианам территорий. Такова испанская Реконкиста. В середине XII в. (время 2-го крестового похода) миссия крестоносцев впервые обращается не только против мусульманских народов, но и против славянских племен, населяющих земли к востоку от Германии [Berry 1969; Heidenmission 1973]. Вслед за тем крестовые походы распространились на Восточную Прибалтику. Это произошло в 1171—1172 гг. при папе Римском Александре III, провозгласившем крестовый поход против эстов, участникам которого было обещано то же отпущение грехов, что и идущим в Иерусалим [LUB 1853: 5—6]. Около 1195 г., а затем в 1197—1198 гг. крестовый поход, продолжая наметившуюся тенденцию к экспансии, перекинулся на земли ливов. Наконец, в поле зрения Папской курии попадают и православные («схизматики») — в 1238 г. Григорий IX объявляет крестовый поход против «еретиков» и схизматиков в Болгарии [Флоря 2000/5: 153—154].

Пересмотрены ныне хронологические границы изучаемого явления: крестовые походы не замыкаются на временном отрезке 1095—1291 гг., но захватывают и XIV—XV вв. Если учесть, что со временем крестовые походы были организованы не только против неверных в узком смысле этого слова, но и против любых инаковерующих, чьи взгляды расходились с официальным вероучением (альбигойские войны, взятие Константинополя во время 4-го крестового похода, призывы папства к крестовому походу против православных, на которые в 1237 г. откликнулись шведы и Тевтонский орден), то вторжение Тевтонского ордена в пределы Пруссии в 30-е гг. XIII в. можно расценить как происшедшее в русле оформившейся традиции.

Изменилось и идейно-политическое содержание понятия «крестовый поход». Начиная с проникновения христианских миссионеров в земли славянского (полабского) племени вендов (1147 г.), когда крестоносная идеология распространилась на войны с язычниками в Прибалтике, крестовым походам зачастую предшествуют попытки мирного обращения язычников, а порой военные действия сочетаются с миссионерской деятельностью [Lotter 1977; Roscher 1969: 194].

Поход 1147 г. мыслился параллелью 2-му крестовому походу и был предпринят саксонской знатью; его проповедовал Бернар Клервоский и легализовал папа Евгений III [Schultze 1953: 95]. Собравшиеся во Франкфурте немецкие князья вслед за Бернаром Клервоским провозгласили не мирную миссию в земли вендов, а крестовый поход, и лозунг его: «Обращение или смерть» знаменовал собой новый этап в истории крестоносного движения. Значение этого похода состояло в том, что он, закрепив позиции немецких духовных и светских феодалов к востоку от Эльбы, послужил началом немецкого движения на Восток Европы. Завоевание и освоение новых земель было его основной целью.

Вводная часть «Хроники земли Прусской» Петра из Дусбурга — красноречивое свидетельство того, насколько изощренной стала идеология крестоносного движения к началу XIV в. Идея военного вторжения в земли язычников все менее выступает в ней под прикрытием мирной миссии, которая практически исчезает, сводится на нет, когда хронист подхватывает концепцию Бернара Клервоского о «новом воинстве» (в «Похвальном слове новому рыцарству», обращенному к тамплиерам, он объединяет военные действия и мирную миссию, фактически вкладывая меч в руки миссионеров и предоставляя им выбор — крещение или смерть), развивая ее в концепцию о «новом оружии» и «новых войнах». Последние превращаются в аллегорию, создаваемую библейскими цитатами и выдержками из трудов отцов Церкви.

Этой своего рода кульминации (впрочем, достаточно условной) в развитии крестоносной идеологии предшествовала длительная традиция. Это кульминация господства Тевтонского ордена в Пруссии. Сама по себе идеология крестоносного движения, как свидетельствуют современные исследования, представляет собой явление «большой длительности», которое, трансформируясь по ходу истории, дошло и до наших дней [Rousset 1983].

Понятие «крестовый поход» формировалось в средневековой Европе в течение нескольких столетий. В этот процесс внесли свою лепту выдающиеся теологи Средневековья: Августин, Григорий Великий, Исидор, Грациан, Бернар Клервоский и многие другие. Была проделана огромная интеллектуальная работа, чтобы примирить библейскую заповедь «не убий» с дозволенностью вооруженного насилия [Brundage 1991].

Западноевропейская христианская теология Средневековья выработала два понятия приемлемой и оправданной для христианского мира войны: «священная» и «праведная», которые противополагались войне неправедной. Поскольку война была «эндемическим состоянием западноевропейского общества» [Keen 1965: 64], то и различие виделось не между войной и миром, а между двумя типами войн.

Св. Августин, который считал войну и наказанием за грехи, и средством к их искуплению, различает и противопоставляет друг другу праведные и неправедные войны. Он настойчиво говорит о том, что вести праведные войны необходимо, чтобы восстановить гармонию жизни и покончить со злом («конечная цель войны — мир»). Признаки праведной войны: верховное руководство (auctoritas principi), справедливое дело (causa justa), праведное намерение (intentio recta). Согласно первому — праведная война объявляется законным правителем, пока такая акция входит в его юрисдикцию; согласно второму — должна быть поставлена праведная цель; согласно третьему — в праведной войне не должны присутствовать никакие посторонние мотивы, ей надлежит быть единственным средством достижения поставленной (праведной) цели. Воин в праведной войне действовал как вершитель правосудия и, уничтожая врага, выполнял требование справедливости и законной власти. Оправданием такой войны служило обретение воином вечного спасения [Brundage 1969]. Но при всей эсхатологической направленности праведная война ставила перед собой вполне земные цели, как-то: оборона территории, защита населения и его прав. Теоретически праведная война обладала как бы рядом ограничений, препятствующих крайней степени насилия, полному уничтожению противника и т. п., т. е. ограничений, отсутствующих в священной войне [Keen 1965: 66].

Понятие «священная война», разработанное одним из предтеч крестового похода (воплощение священной войны в наиболее характерной для Средневековья форме) папой Григорием VII (1073—1085) [Brundage 1991: 104], появляется в западноевропейских хрониках и актовых материалах Папской курии к концу XI в. Это война за идеалы христианской веры, ее распространение и защиту от внешних и внутренних врагов, и поэтому ведение ее осуществлялось высоким церковным авторитетом или религиозным вождем. Священная война отличается от праведной причинами, задачами, интенсивностью и продолжительностью [Ohler 1997]. Впрочем, различия между священной и праведной войнами так и не оформились в теорию; умозрительные границы между священными и праведными войнами и крестовыми походами на практике легко размывались, и в каждом конкретном случае праведная война могла быть истолкована как священная война (в которую на самом деле праведная война и перерастала) или в крестовый поход [Saunders 1964; Beumann 1973: 121; Russell 1975] — в зависимости от того, каким политическим целям служила религия. Напомним, что у Бернара Клервоского праведная война являла собой тип и модель крестового похода.

Перипетии вызревания и развития крестоносного мышления и идеи крестовых походов, в процессе чего осмысление священной и праведной войн играло не последнюю роль, прослежены в исследовании немецкого историка К. Эрдмана «Становление крестоносного мышления» [Erdmann 1965]. Понятие «крестовый поход» увенчало собой длительный эволюционный процесс; в нем слились доктрина (священная война на службе Церкви) и освящение функции воина и рыцарского долга. Решающим моментом в формировании крестоносного мышления был переход к оправданию вооруженного нападения, если оно диктовалось жизненными интересами христианского мира, к «сакрализации насилия» [Rousset 1983: 14]. Так обстояло дело в случае крестовых походов в Иерусалим с целью отвоевания Святой земли и Гроба Господня из рук неверных.

Немецкий историк А. Ваас считал, что крестоносному мышлению свойственны следующие представления:

1. Христос — предводитель крестоносцев.

2. Справедливость Божия — гарантия победы.

3. Крестоносцы — избранный народ подобно героям Ветхого Завета.

4. Их задача — отвоевать для Христа то, что ему принадлежало.

5. За это они обретают вечное спасение.

6. На их стороне сражаются ангелы и святые [Waas 1956: 9].

Крестовые походы неизменно удовлетворяли основному принципу праведной войны, так как велись ради отвоевания утраченного или защиты от агрессии. В то же время крестовый поход был подобен священной войне: его участники выступали на защиту Церкви и политической целостности христианского мира и на защиту Христа как царя единого христианского государства. Священная война, т. е. война в интересах Церкви, становилась не только дозволенной, но и желательной [Runciman 1951: 84].

Отличием крестового похода от священной войны было то, что возглавлял его не светский правитель (император или король), а папа Римский. Впрочем, верховное руководство в обоих случаях брал на себя папа, который нередко объявлял священную войну и назначал главнокомандующего — например, предводителем 7-го (1248 г.) и 8-го (1270 г.) крестовых походов был французский король Людовик IX Святой. Папа становился и сюзереном завоеванных земель. Неудивительно поэтому, что во многих исследованиях крестовые походы трактуются как «особая форма священной войны» [Beumann 1973: 121] или как «sui generis синтез паломничества, обета, священной войны и праведной войны» [Russell 1975: 294].

Упомянутый перелом в сознании внес свои изменения и в христианскую миссию в языческих землях. Далеко не всегда цель (обращение язычников в христианство) бывала достигнута мирными методами (проповедь). Возникла и получила признание формула «compelle intrare», означавшая насаждение христианства любыми, даже насильственными методами. В сфере канонического права проблему насилия (и войну как один из видов его проявления) исследовал Грациан (ум. ок. 1140 г.). Используя понятие «меч» как метафору общего понятия «сила принуждения», он говорил о духовном мече (духовное принуждение — интердикт, отлучение и т. п.) и мече материальном (физическое принуждение, насилие) и оправдывал использование последнего Церковью [Brundage 1969: 106; Contamine 1980: 170—171].

Идея священной войны претворилась в практику в конце XI в. Рыцари и прочие воины христианского мира, поощряемые церковными властями, прекратили междоусобицы и двинулись на Восток, чтобы сражаться с неверными. В качестве вознаграждения их ожидали «отвоеванные» земли, а также церковные бенефиции.

Крестоносец являл собой своеобразное сочетание пилигрима и воина. Как пилигрим он должен был принести обет паломничества к святому месту; он пользовался личными привилегиями по церковному законодательству, а также гарантиями иммунитета. Как воин в священной войне он был обязан сражаться за провозглашенные цели похода, в котором участвовал, и ему было обещано духовное вознаграждение в форме отпущения совершенных им в прошлом грехов. В случае гибели он даже мог быть причислен к лику святых [Brundage 1969: 30].

Следует здесь же оговорить, что единого понятия «крестоносец» в средневековых хрониках крестовых походов не существовало. По мнению П. Руссе, это свидетельствовало «о затруднительном положении историков и о размытости этого понятия». Источники полнятся такими терминами: peregrini (паломники), peregrini Hierosolimitani (паломники в Иерусалим), milites Christi (рыцари Христа), athletae Christi (борцы Христа), gent nostre Seigneur (люди Господа нашего), crucesignati (крестоносцы). Последнее понятие изначально было не существительным, а прилагательным и относилось к человеку, который «брал крест» и давал обет участия в крестовом походе [Rousset 1983: 51].

Так идея крестового похода, вначале мыслившегося лишь как поход для борьбы с мусульманами в Святой земле, постепенно приобретала более широкое содержание. В призывах Бернара Клервоского и папы Евгения III к крестовому походу против вендов (1147 г.) заметно меняется направленность крестовых походов: если до сих пор речь шла об освобождении от неверных с оружием в руках некогда принадлежавших христианам земель, то теперь целью походов становится обращение язычников в христианство. В середине XIII в. мысль о мирной миссии неоднократно возникает в папских документах: «Обращение должно быть не принудительным, а добровольным; Господь не приемлет принудительного служения» [PUB 1882: № 329]. Таково же и звучание отдельных папских посланий, направленных к неофитам: «Там, где Дух Божий, там свобода; и потому было бы недостойно, если бы вы после обращения в веру оказались в худшем положении, чем в бытность язычниками» [PUB 1882: № 54]. (Но не будем забывать и о весьма откровенном лозунге: «Обращение или смерть».) Одновременно раздвигаются и временные рамки: прекращение крестовых походов в Иерусалим вовсе не означало конец истории крестовых походов вообще. Она продолжалась в новых формах в период позднего Средневековья.

В изучении крестовых походов не раз предпринимались попытки их дефиниций, от развернутых: «Крестовый поход был перманентно возможным выражением христианской веры и целостности, будучи провозглашенным папой и организованным его служителями. Он предлагал участникам духовные и светские привилегии и был направлен на ведение священной войны с врагами Церкви, преступление которых заключалось в том, что они представляли угрозу целостности христианского мира; символом этой целостности было материальное обладание Иерусалимом. Духовный характер намерений крестоносца выражался в принесении обета, а внешне — в виде нашитого на одежду креста» [Purcell 1972: 8; Purcell 1975: 11], до вполне лаконичных: «Крестовый поход в буквальном смысле — это священная война, наделенная церковными привилегиями и организованная ради отвоевания Святой земли; это институт и широко распространившееся движение, носитель определенной идеологии» [Rousset 1983: 61].

В международной историографии крестовых походов в настоящее время выделяются две научные позиции, представители которых известны как «традиционалисты» и «плюралисты» [Housley 1992: 2]. Основное различие между ними состоит в том, что, определяя, является ли тот или иной поход крестовым, традиционалисты исходят из его географического направления, а плюралисты — из того, где и какими методами осуществлялась его подготовка. Традиционалисты относят к крестовым походам только те, что были организованы с целью защиты или отвоевания Святой земли (традиционные крестовые походы). Плюралисты, в свою очередь, обращают внимание на роль папства, пожалование статуса крестоносца, проповедь крестового похода с целью вербовки его участников. Если данные признаки налицо, то мы имеем дело с крестовым походом, независимо от того, где ведется война, и несмотря на природу конфликта, пусть даже это коренным образом противоречит устоявшимся представлениям о крестовых походах.

Плюралистская позиция отчетливо представлена в упомянутой выше монографии английского историка Д. Райли-Смита «Что такое крестовые походы?». Он утверждает, например, что поход 1199 г. в Ливонию, несомненно, ассоциировался в сознании современников с крестовыми походами на Восток, ибо и этот поход представлялся как военная экспедиция, возглавляемая папой Римским; предводители его давали обет выступить в крестовый поход и вслед за тем получали привилегии и протекцию на родине, а также отпущение грехов, которые, пусть даже кампания велась не на Востоке, приравнивались к привилегиям и индульгенциям, предназначенным для идущих в Святую землю. Совсем недавно Д. Райли-Смит с удовлетворением отмечал, что «историки крестовых походов стали порывать со своей условной сферой исследования, Палестиной и Сирией, и обращаться к Западу, куда уходят корни крестовых походов...» [Riley-Smith 1998: XXV].

Кажется, Д. Райли-Смит в более обобщенном виде представил результаты практических исследований, содержащиеся в многотомной «Истории крестовых походов» под редакцией американского историка К. Сеттона [A History 1969—1989], которую А. Ваас назвал «почти секуляризованной историей крестовых походов» («fast säkularisierte Kreuzzugsgeschichte») [Waas 1956: 3]. Третий том этого коллективного труда, посвященный XIV—XV вв. [A History 1975/3: 545—585], содержит главы, освещающие, в частности, крестовые походы в Прибалтику, испанскую Реконкисту, а также гуситские войны. Авторы не обращаются к теоретическим выкладкам по поводу священной или праведной войны, но связывают крестовые походы с экспансионистскими процессами Средневековья. Наиболее отчетливо эти процессы, типичные для общеевропейского исторического контекста, вне которого невозможно понять походы Тевтонского ордена, прослеживаются в ходе завоевания им Пруссии. Санкции на свои действия Орден получил от двух высших политических сил своего времени: папы Григория IX и императора Фридриха II.

В настоящее время плюралистское течение в историографии крестовых походов представлено целой плеядой ученых: М. Барбер, Х. Николсон, Э. Латтрелл, С. Экдаль, Э. Форей, Ю. Сарновски и др., в том числе и коллективными монографиями [Nicholson 1993; The Military Orders 1994; 1998].

Выдающийся вклад в изучение крестовых походов в Восточную Прибалтику внесли немецкие и польские историки. Перечисление имен превратило бы наше краткое предисловие в многотомную библиографию. Укажем лишь ведущие серийные и периодические издания, в которых разрабатывается интересующая нас тема.

В Германии такими изданиями являются: «Quellen und Studien zur Geschichte des Deutschen Ordens» — серия публикаций и исследований по истории Тевтонского ордена (за более чем 30-летний период вышло около 60 томов этой серии), а также «Tagungsberichte der Historischen Kommission für Ost- und Westpreussische Landesforschung» — серийное издание, содержащее материалы, представленные Исторической комиссией по изучению Восточной и Западной Пруссии, и научный бюллетень «Preußenland», издаваемый этой же комиссией.

Важную роль в разработке проблематики крестовых походов в Прибалтику играет Международная историческая комиссия по изучению Немецкого ордена (президент — профессор У. Арнольд) — научно-представительная организация, объединяющая ученых ряда европейских стран.

В Польше центром изучения круга проблем, связанных с историей духовно-рыцарских орденов и крестовых походов (преимущественно в Прибалтику) является Историко-архивный институт при Торуньском университете им. Н. Коперника. У истоков этой научной школы стоял выдающийся историк К. Гурский.

Более 20 лет тому назад в Торуне состоялся первый из международных коллоквиумов, объединенных в цикл Ordines Militares, организатором и руководителем которых на протяжении всего этого времени был профессор З. Новак. Регулярно публикуемые материалы коллоквиумов превратились в серийное издание «Ordines militares: Colloquia Torunensia Historica» (c 1983 г. вышло из печати 11 томов серии).

«Северным крестовым походам» посвятил монографию датский историк Э. Кристиансен [Christiansen 1980].

Следует отметить вклад, внесенный в изучение истории крестовых походов в Прибалтику американским ученым У. Урбаном, выступившим в 80—90-е гг. XX в. с рядом специальных монографических исследований [Urban 1980; 1981; 1989; 1994].

Менее заметное место в изучении крестовых походов в Прибалтику занимают французские историки, уделяющие первостепенное внимание «традиционным» крестовым походам на Ближний Восток. Их позицию емко выразил П. Руссе: «Походы, организованные на северо-восток Европы в XII, XIII и XIV вв., — это типичные примеры священных войн против язычников под эгидой института, созданного в 1095 г. В данном случае о крестовом походе можно говорить, имея в виду церковные привилегии, но не его задачу или противника» [Rousset 1983: 21]. Впрочем, похоже, «плюрализм» торит путь и во Францию, о чем свидетельствует лаконичное исследование А. Демюрже [Demurger 1998], где в череду крестовых походов в Святую землю скромно вписались и походы Тевтонского ордена в Прибалтику.

Справедливо отмечалось, что было бы исторически неверно отделять крестовые походы в Восточную Прибалтику от экспансии и колонизации в этом регионе; что было бы ошибкой изучать крестовые походы Тевтонского ордена в Пруссию в отрыве от экспансии на Восток Европы и заселения прусских земель и что, покоряя славянские племена и другие народы Прибалтики, завоеватели одновременно преследовали цель их обращения в христианство [A History 1975/3: 545; Beumann 1973].

Крестовые походы в Прибалтику возглавляли немецкие светские и церковные феодалы. Велись они против западных и поморских славян, балтских и финских народов, находившихся на стадии становления феодальных отношений и государственности. Впрочем, отказывая Тевтонскому ордену и его противникам в национальном или хотя бы этническом самосознании, Э. Джонсон пишет, что Тевтонский (а равным образом и Ливонский) орден «проводил немецкую политику в том, что касалось воинского контингента и использования прусского языка» и что вторжение ордена «способствовало зарождению чувства национальной общности» у литовцев и поляков [A History 1975/3: 547]. Едва ли возможно утверждать, что в данном случае происходило проникновение более высокоразвитой цивилизации в менее развитую, — это была агрессия [Bihlmeyer, Tüchle 1955: 232]. Для народов Прибалтики немецкая экспансия означала потерю независимости и лишение собственной религии. Отдельные племена были полностью уничтожены, другие ассимилировались с завоевателями; местные свободные земледельцы лишились свободы [Birkhan 1989: 31].

Крестовым походам в Прибалтику предшествовала миссионерская деятельность, для осуществления которой папство использовало монахов нищенствующих орденов — доминиканцев и францисканцев [Maier 1994: 4]. Известны миссии, осуществленные в X—XI вв. Адальбертом Пражским и Бруно Кверфуртским. Обе миссии потерпели провал, но, тем не менее, христианское католическое вероучение продолжало пролагать путь в Прибалтику, и на рубеже XIII в. в Ливонии уже существовало епископство в Икскюле, а в Пруссии к 30-м гг. XIII в. миссионерскую деятельность вел епископ Христиан из ордена цистерцианцев. Вероятно, это дало повод американскому историку Д. Фриду утверждать, что «завоевание Пруссии и Прибалтики тевтонскими рыцарями представляло собой исключительное явление в обычно мирном германском проникновении в Восточную Европу в XIII в.» [Freed 1977: 65]. Исследование Д. Фрида получило высокую оценку как первая работа, проливающая свет на ведущую роль нищенствующих орденов в качестве пропагандистов крестового похода в Прибалтику и крестовых походов против еретиков и династии Гогенштауфенов в Германии [Maier 1994: 5].

Одной из особенностей крестовых походов на Балтике было участие в них рыцарских орденов, руководство которых мечтало о создании на завоеванных землях автономного орденского, теократического в основе, государства. Такое государство было создано в начале 80-х гг. XIII в. в завоеванной Тевтонским орденом Пруссии.

Епископ Альберт, возглавивший на рубеже XII/XIII вв. поход на Ливонию, в течение тридцати лет стоял во главе крестоносного движения в Восточную Прибалтику и способствовал созданию теократического государства. В 1204 г. папа Иннокентий III издал буллу, согласно которой Альберт мог привлекать священников, давших обет паломничества в Иерусалим, для совершения миссии в Прибалтике. Булла немало способствовала началу осуществления в Прибалтике «перманентного крестового похода», который стал еще одной отличительной чертой крестовых походов в Пруссию и Ливонию, хотя по-настоящему это перманентное движение оформилось лишь к середине XIII в. (только в Пруссию на протяжении 50—80-х гг. XIII в. было осуществлено пять крестовых походов). Их участники получали статус пилигримов, или крестоносцев, а также полное отпущение грехов. Необходимость крестовых походов виделась в оказании вооруженной помощи в проведении христианской миссии и для защиты новообращенных от язычников, а их участники получали те же привилегии, что и идущие в Иерусалим [Riley-Smith 1987: 130—132]1.

С начала XIII в. крестоносцы в Восточной Прибалтике становятся силой, создающей условия для возникновения конфликтных сфер влияния Запада и Руси, против которой Древнерусское государство ведет военно-дипломатическую борьбу. Это яркий, полный драматизма отрезок общеевропейской истории, соединивший действия и судьбы народов Западной и Северной Европы, Восточной Прибалтики и Руси.

Примечания

1. Следует отметить, что в западной историографии основное внимание уделяется политическим процессам в Пруссии в ущерб Ливонии. О ситуации в Ливонии см. далее в комментариях к Части 1 настоящего издания.

 
© 2004—2024 Сергей и Алексей Копаевы. Заимствование материалов допускается только со ссылкой на данный сайт. Яндекс.Метрика