Александр Невский
 

Глава V. У истоков Киевского государства. Первые государственные образования восточных славян

«Откуда есть пошла Руская земля, кто в Киеве нача первее княжити, и откуда Руская земля стала есть» — так начинает свой рассказ о начале Руси «Повесть временных лет».

Не успели отшуметь раскаты грома славянской «бури и натиска», не успели закончиться войны и походы первых русских князей эпохи «славного варварства» (К. Маркс), еще только складывались контуры социальной, политической и культурной жизни «полупатриархальной-полуфеодальной» Руси и возникала «аляповатая и скороспелая, скроенная... из лоскутьев» (К. Маркс) древнерусская держава, как естественно пробудившийся интерес к истории своего народа, к его славному прошлому заставил первых русских летописцев времен Ярослава Мудрого приняться за составление начальных летописей.

Они пытались осмыслить исторический процесс развития русского народа, складывания его культуры и государственности, и первый вопрос, который задавал себе древний летописец, был вопрос о начале Руси, о возникновении Русского государства: «Откуда есть пошла Руская земля?»

Византийские хроники, юридические источники, народные предания и сказания, рассказы очевидцев, погодные записи, жития легли в основу первых летописей. Наивность и несовершенство методов исследования нисколько не умаляют значения этих первых исторических трудов. «Рукою летописца управляли политические страсти и мирские интересы», и интересы летописца были прежде всего интересами всей земли Русской.1

Древние летописные своды — это не просто источники, это уже исторические труды. Они свидетельствуют о патриотизме, о чувстве национальной гордости, об интересе к далекому прошлому Русской земли, о большой, кропотливой и вдохновенной работе по подбору источников и их осмыслению в рамках научных представлений той поры.

Все умножающееся число всевозможного рода исторических произведений — летописей, «слов», «похвал», «житий» и т. п. — говорило о непрерывно растущем интересе к истории своего народа среди образованных людей Древней Руси, а многочисленные былины и сказания, эта история народа, рассказанная им самим, лишь изредка попадавшие на страницы летописи, свидетельствовали о стремлении широких народных масс сохранить предания родной старины и передать их своим далеким потомкам.

Чувством величайшей гордости за свое прошлое, за свой народ, за землю Русскую веет от этих исторических произведений.

«Откуда есть пошла Русская земля?» — поставил вопрос летописец и посильно попытался ответить на него, ответить всем своим трудом.

С тех пор прошло почти тысячелетие. Сколько ученых снова и снова ставили его, этот вопрос, в своих трудах и отвечали на него, но можно ли считать его решенным? Нет.

Работы советских историков (Б.Д. Грекова, С.В. Юшкова, М.Д. Приселкова, В.А. Пархоменко и др.) и археологов (В.И. Равдоникаса, М.И. Артамонова, П.П. Ефименко, Б.А. Рыбакова, Н. Макаренко, А.В. Арциховского, В.А. Городцова, П.Н. Третьякова и др.), посвященные отдельным сюжетам из истории восточнославянских племен II—X вв. и образования древнерусского государства или проблеме Киевской Руси в целом, в значительной степени приблизили разрешение основного вопроса истории Древней Руси. В этом приближенном разрешении мы и попытаемся поставить вопрос об образовании русского государства, отнюдь не претендуя на исчерпывающее разрешение проблемы.

Далекими предшественниками Киевского государства были первые примитивные политические образования антских времен. Это были огромные межплеменные объединения, объединения не родовые, а политические. Рожденные тем общественным строем, который мы, следуя Фр. Энгельсу, называем «военной демократией», они как бы стоят на грани двух эпох, двух общественно-экономических формаций и отражают переход от межплеменных образований первобытных общин к «варварским государствам» времен разложения доклассового общества и возникновения феодализма. Такими политическими образованиями среди восточных славян, образованиями, которые смело можно назвать предтечами «варварских государств», а в отдельных случаях, по-видимому, даже больше того, самими «варварскими государствами», были и союз десятков племенных антских князьков, возглавляемый Бозом, как это имело место во времена борьбы антов с готами, и мощное объединение антов во времена их вооруженных столкновений с аварами, когда во главе антских племен стоял Идар (Идаризий) со своими сыновьями Межамиром и Келагастом. Это была уже настоящая семья династов, возглавлявшая целый союз «риксов» и правившая в своей земле, как правил в своей земле славянин Ардагаст или Мужокий. Они были не только предводителями войск, но и властелинами «земель», или «филархами» (племенными начальниками). И хотя Ардагаст и Мужокий были славянами, а не антами, но все писатели древности в один голос подчеркивали сходство общественной жизни славян и антов.

Такие же политические образования восточных варваров-антов складывались (и, естественно, рассыпались) в процессе вторжений их в пределы Византийской империи, складывались далеко за пределами Среднего Приднепровья, в придунайских землях.

И особняком стоит мощное политическое объединение прикарпатских дулебов VI—VII вв., создавшееся в борьбе с насильниками-аварами, память о которых была свежа на Руси во времена первых летописцев и через посредство восточных купцов дошла и до Масуди, повествующего о могучем племени волынян, т. е. тех же дулебов, которому некогда были подчинены многие другие славянские племена. Племя «Валинана», по сообщению Масуди, «коему повиновались в древности все прочие славянские племена», «есть одно из коренных племен славянских». Масуди говорит и о распадении этого племенного объединения: «Впоследствии же пошли раздоры между их племенами, порядок их был нарушен, они разделились на отдельные колена и каждое племя избрало себе царя... по причинам, описание коих слишком длинно».2

В масудиевых «Валинана» (Масуди, следует отметить, знает и «Дулебов») мы видим межплеменное объединение, причем само название «Валинана» не племенное, этническое, а политическое, произведенное от названия города Волынь, или Велынь, — естественного политического центра юго-западных земель восточных славян, название, которое больше чем на тысячелетие закрепило за всей землей наименование Волыни.

Термин «волыняне» такого же происхождения, как и «суздальцы» («Суздальская земля») и «новгородцы», т. е. не этнический, не племенной, а политический, сменивший собой древнее племенное название славянского населения этого края — дулебы. Уже это одно говорит за то, что масудиевы «Валинаны» создали варварское политическое объединение, состоявшее из ряда племен и получившее свое наименование от главного города Волыня.

Аварское нашествие ликвидировало Волынско-Прикарпатский союз восточнославянских племен. Это произошло в начале VII в. Характерно то обстоятельство, что варварское политическое образование восточных славян-антов, дулебов-волынян предшествовало возникновению первой державы западных славян — государству Само.

В VII в. прекращается бурный натиск антов на Византию. Волна восточнославянских походов, вторжений и переселений ослабевает. Все, что было среди антов наиболее воинственное, подвижное, активное, все, что выступало в качестве бродила среди антских племен и вершило военно-политическими их делами, уже сыграло свою роль и либо погибло в бесконечных войнах и походах в пределы Восточно-Римской империи, в разные земли и края, либо переселилось на новые места, на юг, на Дунай и за Дунай, либо слилось с византийской знатью. Что же представлял собой этот непоседливый, энергичный элемент? Это были прежде всего военно-дружинные элементы «восточных варваров», увлекавшие за собой в своих передвижениях и рядовых общинников, переселявшихся, и при этом переселявшихся именно в процессе завоевательных войн, как вооруженный народ, точнее — часть его, вместе со своими семьями, родичами и т. д. Их уход на юг и способствовал известному запустению Среднего Приднепровья и, что самое главное, ослаблению политической жизни «бесчисленных племен антов» средней полосы. Они, эти «бесчисленные племена антов», отдав дань «великому переселению народов», эпохе славянской «бури и натиска» и в значительной степени лишившись своих «риксов», ушедших с дружинами в водоворот войн и походов, вторжений и передвижений, в массе своей, как физические величины, остались на старых, насиженных местах, у берегов родных рек. Правда, многие поселения запустели. Запустел весь «край антов», ибо ушли не только риксы, ушла и часть «бесчисленных племен антов».

Кроме того, как мы уже видели, в ослаблении южных племен антов большую роль сыграли опустошительные вторжения гуннов, болгар и особенно авар. Как ни кратковременно было пребывание орд кочевников в пределах «края антов», но страшные удары, наносимые ими, опустошения, насилия, грабежи, вовлечение антских дружин в завоевательные походы вождей кочевников — все это приводило к распылению, рассеиванию антов, превращало антские земли в запустевшие края, ослабляло мощь антов, разрушало их варварские политические объединения.

Вот почему анты исчезают со страниц письменных источников с начала VII в. Нам могут указать, что некому было писать о них, так как византийцы должны были сосредоточить все свое внимание на борьбе с арабами. Западный католический мир еще не успел войти в соприкосновение с восточнославянским, языческим, а великие завоеватели-арабы еще только вышли в поход на мир из своих каменистых пустынь и оазисов. Но это не совсем так.

Конечно, новый узел важнейших политических событий в VII—VIII вв. завязывается на юге, где родился ислам, но если бы анты по-прежнему продолжали бы грозной поступью идти на юг, никакая война с последователями Магомета не могла бы заставить византийцев перестать писать о двигающихся с северо-востока полчищах варваров. Греки перестали писать об антах потому, что волна передвижений славян и антов, разрушив плотину — линию укреплений, воздвигнутую в северных областях Восточно-Римской империи, хлынула на Балканы и залила всю страну, к X в. славянизовав ее полностью (как об этом пишет Константин Багрянородный) и привив одряхлевшей византийской цивилизации свою, присущую варварам общину. На это было потрачено много народных сил. И началась новая фаза в общественном развитии антов — формирование варварских политических объединений, своеобразных, примитивных «протогосударств» (да позволено будет употребить этот термин) эпохи «военной демократии». Таким и было протогосударство антов на Волыни, союз племен под верховной властью «Валинана» — дулебов, выросший и разрушенный в процессе ожесточенной борьбы с «обрами»-аварами. И в «царе» «Валинана» Маджаке (быть может, Мужоке, тезке славянского «рикса», упоминаемого у Феофилакта Симокатты) мы вправе усматривать «филарха» — вождя союза племен, военачальника и повелителя земли.

Но буря аварского завоевания и невероятные тяготы аварского ига подкосили эту восточнославянскую предшественницу державы Само.

Обессиленное и обескровленное восточное славянство Среднего Приднепровья на некоторое время сходит со сцены активной международной политической жизни. Оно накапливает силы. И эти силы приходят в лице передвигающихся на юг, в частично опустевшее Среднее Приднепровье, северных, лесных восточнославянских племен.

Внутренние процессы, идущие в варварском обществе приднепровских и приильменских славян, создадут в IX в. могучее Русское государство, но это будет лишь в IX в.

И остается «terra incognita» почти весь VII и почти весь VIII вв. Вот к этому темному периоду в истории русского народа мы и перейдем.

Он может быть смело назван «периодом хазарского каганата», ибо «огромно значение Хазарского царства в ранней истории восточных славян» (А.Е. Пресняков).

Исключительно важная роль Хазарского каганата в истории Древней Руси заключается в том, что хазарская «держава мира» на два века закрыла «ворота народов», прекратив или во всяком случае ослабив натиск кочевых орд на оседлое население лесостепной полосы, связала русские племена с Востоком, установив регулярные торговые сношения с мусульманским миром, способствовала распространению начал восточной культуры, включила их в орбиту влияния восточных культур и государств.

И в этом мы усматриваем положительный характер вовлечения восточных славян в сферу влияния Хазарии, а через нее — в сферу влияния восточных цивилизаций мусульманского мира.

Прав был известный востоковед академик Френ, считавший, что история хазар есть часть древней истории Руси в состоянии особого с ней сплетения. Пути, приведшие к связям восточного славянства с Востоком, были путями торговых и культурных сношений. Начало их скрыто от нас в глубине веков. Еще в домусульманские времена, в V—VI вв., сасанидские монеты проложили путь из Закавказья и Передней Азии на север.3

Эти связи восточнославянского мира привели в состав «хазарского объединения не библейских, а реальных россов, т. е. уже восточных славян».4

В «Истории албанов» Моисея Утийца есть описание хазарской трапезы. Рассказывается о том, как хазарский каган взял и разграбил Тифлис (Тбилиси) и двинул свои войска в Албанию. Тогда католикос Албании Вирой решил идти на поклон к хазарам и явился в их лагерь у Партава (Бердаа). И тут он присутствовал при трапезе хазар. Этот рассказ Моисея Утийца Н.Я. Марр датирует VII в.

Хазары пили из роговых и тыквообразных сосудов, если мясо и рты их были покрыты «грязью жира-сала». Обращает на себя внимание русское слово «сало» (salo — yɵ), встречающееся в армянском источнике и тут же переведенное словом «жир», причем автор пишет русское слово армянскими буквами. Второй термин «шогом» (шором), примененный в отношении к сосуду, переведенный Паткановым через русское слово «ковш», может вести и к русскому «шелом», который семантически может также восходить к сосуду («шеломами» черпали и пили воду — вспомним хотя бы «Слово о полку Игореве»), что, по мнению Н.Я. Марра, рискованно, и к тому же русскому «череп» — «черепок», также обозначающему сосуд, как и чанские, лазские «шереп» (scherep), что означает большую ложку, ковш и т. п.

Роговые кубки, столь распространенные в качестве сосудов у русских позднейших времен (IX—X вв.), русское слово «сало», которое обозначало у хазар «жир», возможно, русское или во всяком случае с русским связанное «шереп» — «череп» — все это говорит за то, что уже в VII в. среди хазар были русские, восточные славяне.5

Как могли очутиться так далеко на юге, в составе хазарских отрядов, русские воины?

Несомненно, благодаря тому что уже в те времена где-то на юго-востоке славянские племена или во всяком случае отдельные группы славянского населения (в частности и, скорее всего, по-видимому, дружинные) вошли в соприкосновение с хазарами и приняли участие в их опустошительных набегах на Закавказье. В этой же связи стоит знаменитый рассказ Аль-Баладури и Табари о походе Марвана. Это было при халифе Гишаме, в середине VIII в. Аль-Баладури, писавший в 60-х годах IX в., сообщает об этом походе следующее: «Марван сделал набег на славян (сакалибов. — В.М.), живших в земле хазар, взял из них в плен 20 000 оседлых людей и поселил их в Хахите (Кахетии)».6 Табари (начало X в.) сообщает о том, как Марван «расположился лагерем при Славянской реке (реке сакалибов. — В.М.), напал на жилища неверных, убил их всех и разрушил 20 000 домов».7

Обычно в «сакалибах» арабских писателей усматривают славян, но такое категорическое утверждение было бы неправильным. Попытаемся осветить этот вопрос.

Во-первых, какую реку арабские писатели называют рекой сакалибов? Дон? Волгу? Ибн-Хордадбег подразумевает под славянской рекой Волгу. Ему вторит Ибн-Хаукаль. Но у Масуди славянской рекой выступает Танаис (Дон), ибо берега его «обитаемы многочисленным народом славянским и другими народами, углубленными в северных краях».8 Нам кажется, что это противоречие было результатом того, что в представлении арабских писателей нередко Дон соединяется с Волгой или выступает в качестве одного из рукавов Волги.

До какой же «реки сакалибов» дошел Марван — до Дона или Волги? Скорее всего, поход Марвана ограничивался продвижением арабского войска в пределах Северного Кавказа, и, по-видимому, прав Доссон, который, опираясь на сообщение Шамседцина Дагаби, утверждающего, что Марван дошел до реки Альзам, в этой реке, а следовательно, в «Славянской реке» усматривает Алазан,9 так как поход арабов на Дон кажется маловероятным. Второй вопрос, встающий перед нами, — это вопрос о том, кем были «сакалибы» восточных писателей? А.Я. Гаркави и Ф. Вестберг считали, что термин «сакалибы» носит географический характер и обозначает жителей Восточной Европы вообще, выступая синонимом «русых», «светловолосых», «голубоглазых», «румянолицых». И действительно, Ибн-Адцари и Маккари считают Оттона царем сакалибов, Масуди в число «сакалибов» включает «сассов», т. е. саксов, Ибн-Фадлан и Якут — камских болгар и т. д.

Но в данном случае имеет место либо неосведомленность, столь часто встречающаяся в аналогичных источниках не только той или более ранней поры, но и в памятниках позднейших, либо смешение одного племени с другим, причиной чего была общность названия (болгары дунайские и болгары камские).

«Сакалиба» восточных писателей является термином этническим. Со времени Аль-Ахталя (вторая половина VII в.) и Аль-Фазари (VIII в.) арабы через Византию узнали о славянах, и прежде всего, вначале и почти исключительно, о южных и западных. Быть может, именно отсюда, из Византии, арабы и заимствовали наименование для целой группы племен, переделав греческое Εχλαβένοι, Εχλάβοι в «сакалибов» или «саклабов», и, по-своему осмыслив это название, связав его с физиологическими, антропологическими признаками превалирующего славянского типа, превратив их по созвучию с родным, арабским, словом, в «светловолосых», «русых» и т. п., подобно тому как это произошло с русами, ставшими в ряде языков тоже синонимом «русых», «рыжих», «светловолосых».

Итак, склабинами, склавинами славян называли греки, а этому термину в арабском языке созвучно было слово «сакалибы», что означало «русых», «светловолосых», это же, в свою очередь, соответствовало внешнему облику славян. В силу указанного обстоятельства за славянами на Востоке и закрепился этот термин, приближающийся к их подлинному названию.

Из сказанного следует, что если, идя за Гаркави и Вестбергом и их единомышленниками, и считать, что «сакалибы» не только славяне, с чем нельзя не согласиться, в то же самое время нельзя не признать, что «сакалибы» не только не славяне, но и славяне. В силу всего изложенного мы считаем возможным выдвинуть в качестве гипотезы следующее суждение: во время своего похода Марван мог иметь дело с дружинами славян, которые служили в хазарском войске, что имело место уже в VII в., о чем говорит рассказ Моисея Утийца, сообщающего о хазарах, в речи которых обнаруживаются русские, славянские слова, и что подтверждается сообщением арабских писателей о более поздних временах.10 Конечно, цифры 20 000 пленных или 20 000 домов сильно преувеличены.

Наличие славянских дружин, а быть может, даже отдельных русских поселений в Хазарии, не вызывает сомнений, и в этом отношении интересен рассказ Ибн-Аль-Факиха (начало X в.), который указывает; «на... горе Кабк (Кавказ. — В.М.) есть 72 языка, каждый язык понимается другими только посредством толмачей. Ее длина 500 фарсангов. Она соседит со страною греков до границ алан, она доходит до страны славян. На ней есть также род славян; остальные армяне». Как мы видим, Ибн-Аль-Факиху были известны и аланы, и он упоминает оба народа одновременно, не путая один с другим, что стоит в прямом противоречии с выводами Ф. Вестберга, считающего, что под сакалибами арабских писателей подразумевались прежде всего аланы. Свидетельство Ибн-Аль-Факиха о «роде славян» на Кавказе заслуживает внимания. Также ценно его указание на то, что горы Кавказские доходят до страны славян, в которой нетрудно усмотреть степи Северного Кавказа, междуречье Кубани и Дона, который вытекал из земель, обитаемых славянами.

Существовало ли здесь, на юге, сплошное русское, славянское население? Конечно, нет. Если Дон был славянской рекой, то несомненно не в нижнем течении, а в среднем и верхнем и то лишь с определенного времени, причем здесь славяне заняли очень слабо населенные места, что нашло свое отражение в славянской топонимике рек бассейна Среднего и Верхнего Дона. Что же касается южных, прикавказских, областей, земель собственно Хазарии, что речь могла идти лишь об отдельных славянских поселениях, а чаще всего о купцах и воинах-дружинниках, населявших хазарские города. Тем не менее, несмотря на свою малочисленность, это все же были «роды славянские», это были «сакалибы» — русские, славяне, со славянской речью и обликом. Сюда, на восток, их привлекала возможность в составе хазарских дружин принять участие в походах на богатые города и земли Закавказья, служба в войске богатого и могущественного хазарского кагана и широкие перспективы обогащения в результате участия в восточной торговле. Славянское, русское, население южной части Хазарии селилось в городах, где и выступало в роли воинов и купцов, купцов и воинов. Вряд ли можно было говорить о наличии на юго-востоке, в Хазарии, русского сельского поселения.

Это положение подтверждается тем, что уже в VIII в. все среднее течение Днепра было усеяно кладами восточных монет. Восточная торговля отсюда перебросилась на Западную Двину, а Волгой дошла до земли мери, Ростова и Суздаля, Пскова и Ладоги, до Балтики и Скандинавии.

Нельзя думать, что эти обширные торговые операции совершались только арабами. Нет, хозяевами и организаторами этой торговли были славянские купцы, жившие по «градам» земли Русской, пробиравшиеся далеко на восток, вплоть до Багдада, селившиеся в городах Хазарии, быстро переходившие от торга к военному нападению. С ними вместе шли на службу кагану «вои» славянских племен. Они-то и прорубили окно на Восток, открыли путь в страны Закавказья, на Каспий, и придет время, когда русы уже не в качестве наемников, союзников или подданных хазарского кагана, а сильной дружиной могучего народа русского вступят в земли мусульманского Востока, ворвутся в Бердаа. И это будет уже в следующих IX и X вв.

Мы не знаем точно, когда и при каких условиях распространилась власть хазарского кагана на восточнославянские племена, но, по-видимому, это произошло задолго до IX в., не позднее VIII столетия. Наша летопись относит покорение части восточнославянских племен хазарами еще к легендарным временам.

Это были времена, когда каждое племя жило «особе» «и живяху кождо с своим родом и на своих местах, владеюще кождо родом своим»,11 когда русские племена «свою волость имели»12 и каждое племя имело «княженье» свое.

Летопись связывает начало установления хазарского владычества в Среднем Приднепровье со времен после смерти Кия, Щека и Хорива.

В народном предании о Кие отразились времена походов на Дунай и в земли Византии, и, как было уже указано ранее, речь идет не о воспоминаниях о походах Олега, Игоря и Святослава, память о которых не успела изгладиться еще в представлении киевлян летописных времен, а о походах гораздо более ранних, походах антской поры. И летописец прав, связывая установление хазарского владычества со смертью легендарных (а быть может, только полулегендарных) братьев — основателей Киева, ибо это событие действительно имело место после упадка варварских политических образований антов, т. е. после VII в. «По сих же летех, по смерти братья сея быша обидимы Древлями и инеми околними, и наидо-ша я Козаре, седящая на горах сих в лесех, и реша Козари: "платите нам дань"».13

Летопись сообщает, что до «призвания варагов» «Козари имаху на Полянех, и на Северех и на Вятичех, имаху по белей веверице от дыма».14

Из дальнейшего рассказа летописца мы узнаем, что и радимичи платили дань хазарам «по щьлягу».15 «По щьлягу от рала» платили дань хазарам и вятичи, хотя ранее летопись указывает на уплату вятичами хазарам дани «по белой веверице от дыма».16

В данном случае, по-видимому, имела место замена более древней дани «веверицами» от каждого «дыма» данью «щьлягами», т. е. деньгами, «от рала» (плуга).

Таким образом, вся восточная группа славянских племен — поляне, северяне, вятичи и радимичи — оказалась под властью хазарского кагана. Сообщение летописи подтверждается письмом хазарского царя Иосифа ученому испанскому еврею Хасдаи-ибн-Шафруту, в котором перечисляются народы, живущие в Волжско-Окском бассейне, по Дону и на левом берегу Днепра и, по-видимому, разновременно подвластные хазарам: «На этой реке (Итиль) живут многие народы: буртас, булгар, арису (ерзя), цармис (черемисы), вентит (вятичи), савар (север, северяне), славиун (славяне)...».17 О подчинении хазарам славян и «соседствующих народов» говорит Ибн-Фадлан.18

В письме хазарского царя Иосифа среди хазарских данников упоминаются северяне и вятичи. Что же касается третьего племени восточных славян, подвластных кагану, а именно «славиун», то интересно отметить, что царь Иосиф перечисляет эти народы, как бы двигаясь по карте с севера на юг и на юго-восток. «Славиун» он помещает на юго-восток от северян, т. е. где-то на Северном Донце или на Дону. И это вполне понятно — под покровительством кагана, обезопасившего на долгое время от вторжений кочевников степи Восточной Европы, русское население начинает спускаться по Дону все дальше и дальше на юг. Следом этого продвижения славянского населения на юг, как об этом подробнее будет сказано ниже, являются славянские городища Среднего Дона, типа знаменитого Борщевского городища, где, между прочим, свидетельством связи довольно многочисленного славянского населения с Востоком являются находки арабских диргемов, попавших сюда в результате торговли с Хазарией, и кости верблюда, типичного домашнего животного Востока. Эти поселения, вероятно, были основаны вятичами. Но почему же население славянских городищ, расположенных, согласно письму царя Иосифа, к юго-востоку от северян, носит свое общеплеменное название «славиун», т. е. славяне? По-видимому, в данном случае мы имеем дело с обычным в славянских землях среди славянских народов явлением, когда окраинные племена, состоявшие часто из выходцев из разных мест, носят общевидовое наименование «славяне» (словенцы, словинцы, словаки, словене ильменские).

Покорение славянских племен хазарами произошло, как было уже отмечено выше, в VIII в., не позднее. Какой характер носило хазарское владычество? Нет оснований предполагать, что оно отличалось суровостью. Скорее мы можем предположить, что примитивная хазарская держава ограничивалась лишь сбором дани с покоренных славянских племен. Дань эта была невелика, о чем свидетельствуют прямые указания летописи. Правда, летопись же сообщает о том, что, освободив северян от уплаты дани хазарам, Олег «възложи на нь дань легьку», этим самым подчеркивая более высокую дань, уплачиваемую ранее северянами хазарам. Но это сообщение летописи еще не дает нам права утверждать, что славянские подданные хазарского кагана уплачивали ему «дань тяжку». Скорее всего, можно предположить, что сам аппарат власти и отдаленность хазарских политических центров от берегов Днепра, дремучих вятичских лесов, болот и пущ Посожья и Подесенья не давали возможности хазарским правителям накладывать на славян сколько-нибудь высокую дань и взимать ее более или менее систематически. Не надо забывать, что дебри вятичских лесов были «освоены» даже русскими князьями лишь в середине XII в., а Мономах ходил «по две зимы» «в Вятичи» на племенного князя «Ходоту и на сына его».19

И под властью хазарского кагана, «володеюще роды своими», правя в своей земле, своим племенем и мало считаясь с хазарским властелином, «живяху кождо с родом», племенем своим, жили и управляли племенные князья, «светлые и великие князья», «всякое княжье» «Руския земля», дожившее до времен договоров Олега и Игоря.

Вовлечение в торговлю с Востоком, в походы и войны хазарских каганов привело славян в города Хазарии. И это было уже в VIII и в самом начале IX вв.

Уже у Ибн-Хордадбега (вернее, по-ирански, Ибн-Хордадбе, что означает по-ирански «прекрасный дар солнца», а Ибн-Хордадбе был персом) в той части его сочинения, которая, по Де-Гуе, составлена около 846 г., говорится о том, как купцы «Русов, а они принадлежат к Славянам» (по Гаркави, «они же суть племя из Славян»), «ездят Танаисом, рекою славян (по Гаркави, «ходят на кораблях по реке Славонии»), проходят через Хамлидж (древнее название Итиля. — В.М.), столицу Хазар (по Гаркави, «проходят по заливу Хазарской столицы»), там их владетель берет с них десятину».20

Эта торговля русских в Итиле носит, судя по характеру сообщения Ибн-Хордадбега, постоянный характер и началась, очевидно, задолго до того, как начальник почт в Джибале приступил к составлению своей «Книги путей и государств».

С течением времени она расширялась. Ибн-Фадлан, видевший русов, приезжавших в Булгар, сообщает, что они строят на берегу большие деревянные дома, где и живут по 10, 20 человек и более. Из этих поселений, появившихся в Хазарии вместе с развитием торговли Руси с Востоком, начавшейся в VIII—IX вв., вырастали колонии русов. Из русов и славян, поселившихся в Хазарии, в Итиле, по свидетельству Масуди, формировалось войско хазарского царя, которое он держит на жаловании, и вербовалась и его прислуга.21 По-видимому, это войско играло роль стражи кагана.

В результате массового проникновения в Хазарию славян и русов (причем в данном случае мы не ставим своей целью выяснить этническую принадлежность русов и руководствуемся лишь одним соображением, что они приходят из славянских земель Восточной Европы) в Итиле появляется многочисленная их колония.

«Они живут в одной из двух половин этого города» (Итиля. — В.М.), — сообщает Масуди, а Ибн-Хаукаль добавляет: «Часть города известна под названием "Славянской части", она населеннее (более) чем вдвое описанных мною городов и превосходнее их. В ней находится морская гавань, в ней также есть водяные источники, текущие между ней и городом, так что вода образует как бы границу между ними. Еще часть города известна под названием "Части мечети Инб-Саклаба", она также велика, но в ней нет текущей воды и жители ее пьют из колодезей... Славянская часть не окружена стеной».22

В восточной, торговой, части города, именуемой по Ибн-Хаукалю «Хазераном», жили славяне и русы.

Многочисленные в столице Хазарии славяне и русы имели своего судью. Среди семи судей Итиля был один «для Славян, Русов и других язычников, он судит по закону язычества, то есть по закону разума» (Масуди).23 Проникновение русских (будем так именовать и славян и русов арабских писателей в совокупности) в Хазарию суть явление, порожденное не X в., о котором так много сообщают арабские писатели того же X столетия, а гораздо более ранним временем.

В представлении хазар русы X в. выступали уже не только как купцы, поселенцы, воины-наемники или прислуга кагана, но прежде всего как грозные и сильные воители, совершавшие свои походы на богатые закавказские города и земли, проходя через Хазарию. Эти походы русов на Восток (середины или начала второй половины IX в.; 909, 910, 912—913 или 914, 943—944 гг.) были сами результатом ознакомления русов с пышным, сказочно богатым Востоком. Только благодаря тому, что Хазария втянула Русь в общение с Востоком, этот последний стал «землей знаемой и слышимой» на Руси, объектом военных походов русских дружинников. А в дальнейшем, в 60-х годах X в., хазарский каганат пал именно под ударами русских дружин Святослава.

Для того чтобы понять, почему целые районы Итиля были заселены русами и славянами и носили название «Славянской части», для того чтобы представить себе, почему они заняли такое положение в жизни Хазарии, следует предположить, что появление их здесь относится к VIII, началу IX вв., т. е. ко времени распространения хазарского владычества на Приокские, Приднепровские и Подонские земли, к тому времени, когда «Славяне и все соседствующие народы находятся в его (кагана. — В.М.) власти» (Ибн-Фадлан).

Пребывание — и именно длительное пребывание — русов в Хазарии, их служба у кагана в его наемном войске, в составе его личной стражи, на охране дворца кагана, их торговля по Волге и Каспию вплоть до Багдада, их поселение в городах Хазарии — все это привело к тому, что, судя по Бертинским анналам, уже в 30-х годах IX в. русы (росы) именовали своего повелителя каганом, употребляя это старое, ставшее привычным наименованием.

На Русь X—XI вв. оказывал влияние и хазарский иудаизм. Этим объясняется перенос в русские источники эпического мотива об испытании вер Владимиром, заимствованного из аналогичного хазарского рассказа, который мы находим в письме хазарского царя Иосифа ученому испанскому еврею Хасдаи-ибн-Шафруту, из притч (о слепце и хромце), апокрифов (Соломон и Китоврас), легенд, заимствованных непосредственно из Талмуда, Мидрашей и другой иудейской литературы, и притом, по-видимому, не из книг, а из устного общения. Это был вклад хазар-иудеев и евреев, живших в Киеве и общавшихся с русскими, в русское творчество и «книжность», вклад, явившийся результатом длительных связей с иудейской Хазарией и крымскими караимами.

Пути на Восток, проложенные русскими в хазарские времена, когда восточная группа русских племен находилась под властью кагана, привели в дальнейшем к русским походам через Хазарию на Восток уже во времена образования и роста Киевского государства, а впоследствии и к разгрому каганата русскими дружинами. И быть может, имело место не только влияние хазар на славян, русских, но и обратное влияние этих последних на хазар и на их родичей — камских болгар. Случайно ли упорное наименование болгарского хана «царем славян», болгар — славянами, а Булгар — городом славян у Ибн-Фадлана, сообщение Шемс-эд-Дин-Димешки о болгарах-паломниках, шедших через Багдад в Мекку и на вопрос — кто они, отвечавших: «Мы — булгары, а булгары суть смесь турков со славянами». Не говорит ли это за то, что и в Хазарию, и в Болгарию проникали славяне, и не в широком смысле этого слова, когда «сакалиба» означают «русых» людей, людей севера вообще, в том числе и финнов, но в смысле собственно славян, и нельзя ли согласиться с Бартольдом, считающим, что: «По-видимому, оттесненные на север потомки общих предков болгар и хазар более находились под славянским, нежели под турецким влиянием, и арабы иногда называли царя волжских болгар "царем славян"»?24

Конечно, ни о каком славянском происхождении болгар не может быть и речи. Не надо забывать и того, что между славянами и камскими болгарами лежала полоса земель, населенных финскими племенами. Но появление купцов и воинов из славянских племен в Булгарах — столь же обычное явление, как и пребывание их в Итиле. Славянское влияние на народы Востока подтверждается рядом других источников. Аль-Бекри пишет: «И главнейшие из племен севера говорят по-славянски потому, что смешались с ними, как, например, племена ал-Тршки̂н и Анклий и Баджа̂на̂кіа и Ру̂сы и Хазары».

Это же подтверждает Константин Багрянородный, отмечающий славянские термины в языке мадьяр («Βοεβόδον» — воевода) и печенегов («ζάκανα» — законы).

И совершено справедливо замечание Бури, что «славянский язык в эту эпоху был вообще своего рода lingua franca для неславянских народов по Дунаю и Днепру».25

На многочисленность славянского населения в Хазарии косвенно указывает и знаменитая хазарская миссия Константина Философа (Кирилла) и Мефодия в Хазарию для укрепления христианства. Почему надо было посылать в Хазарию именно этих двух солунских греков, хорошо знавших славянский язык? Правда, когда в 50-х годах IX в. Константин Философ и его брат Мефодий ездили в Хазарию, они еще не были «славянскими просветителями», и моравская миссия, как и кириллица, еще дело будущего. Но посылка двух знающих славянский язык греческих дипломатов в Хазарию не свидетельствует ли о стремлении Византии упрочить свой авторитет и внедрить христианство среди обитавших в Хазарии славян и русов, которые, по свидетельству Ибн-Хордадбега, говорили на славянском языке? Думаю, что на этот вопрос можно дать утвердительный ответ.

Вряд ли хазарское владычество могло в значительной степени повлиять на жизнь восточнославянских племен. Отдаленность хазарских центров и примитивность организации хазарской державы давали возможность славянам сохранять свой общественный строй, свой быт, ограничиваясь лишь уплатой дани. Хазары оставили и старую единицу обложения данью «рало» и «дым», бывшую, очевидно, единицей обложения данью у славянских племен. Да и размер дани (по «белей веверице» или «по щьлягу») был невелик.

Надо полагать, что дань эту собирали не систематически, и хазарские тудуны были редким явлением в славянских землях.

Обилие на Руси всяких географических пунктов, в корнях наименований которых встречается «хазар», «хозар», «казар», «козар» и т. и., отнюдь не означает наличия хазарских поселений на Руси, так как многие из этих названий позднейшего происхождения, а многие, по-видимому, могут быть произведены от наименований славянских выходцев из Хазарии хазарами. А это имело место и позднее, в XI и главным образом в XII вв., когда кочевники, особенно половцы, вынуждали русское население степей уходить на север. Так, в начале XII в. переселились на Русь беловежцы, т. е. саркельцы, русские обитатели хазарской крепости Саркела.

И в связи с проблемой населения степной и лесостепной полосы следует остановиться на вопросе о салтовской или салтово-маяцкой культуре.

Туземное население Северской земли сохранило воспоминание о князе Черном. Об этом говорят и название главного города земли — Чернигов, упоминание летописи о наличии в Чернигове уже в XII в. «Черной могилы», наличие там же могилы «Княжны Чорны», где, кстати сказать, было обнаружено не женское, а мужское погребение, что отнюдь еще не лишает нас интереса к полной трагизма легенде о князе Черном и княжне Чорне. Не связаны ли весь этот топонимический материал и легендарные сказания с геродотовскими меланхленами, что значит буквально «черноодетые», которые, по Геродоту, обитали где-то на территории Днепровского Левобережья? Не являются ли савдараты (что также значит «черноодетые») одним из тех племен, которые иначе назывались саварами или савирами? Наличие в северских курганах памятников материальной культуры несомненно северокавказского происхождения, или во всяком случае копирующих северокавказские вещи, не является чем-то случайным, связанным хотя бы с наличием в XI в. касогов-черкесов (адыге) и ясов в дружине тмутараканско-черниговского князя Мстислава; мы полагаем, что находимые в северянских курганах вещи северокавказского происхождения свидетельствуют о глубокой и древней связи этих различных племен, явившейся результатом местных культурно-исторических традиций и укрепившейся уже в исторические времена в результате миграции.26

Само появление касогов, хазар, а с ними, по-видимому, и ясов и обезов в дружине Мстислава было обусловлено не только успешными захватами и завоеваниями последнего, но и вековечными социально-политическими, экономическими, культурными и этническими связями народов северокавказского яфетидо-тюрко-иранского мира с народами славянского Приднепровья и Подонья, связями, уходящими в древний скифо-сарматский мир. Естественны и попытки связать «савиров», исчезающих, по письменным источникам, с VII в., с черными болгарами. Н.Я. Марр указывает, что современные балкарцы, родственные, с одной стороны, кабардинцам, а с другой — древним кабарам (кстати сказать, по Константину Багрянородному, носившим в Венгрии название «савартиасфалов»), аварам-обрам, иберам и обезам (абхазам), носят название «savr», «sav».

Интересно отметить, что термин «sav» («sev») в ряде яфетических или близких к ним языков обозначает собственно «черный». Например, в армянских источниках «савиры», «савары» называются «savardic» или «savaric», что значит «черные сыны». Они же именуются «sevordic», «sevorjik». «Черные угры» носят название «sevugri». Как мы видели, термин «сев» («sev»), «сав» («sav») выступает все в том же значении «черный». По мнению Н.Я. Марра, «sev», «se» в смысле «черный» — языковое явление, присущее яфетическим языкам и ведущее еще к скифам. Н.Я. Марр отмечает также, что реликтовая речь болгар имеет и древние яфетические, и турецкие, и, наконец, индоевропейские элементы.27

Учитывая скрещения и исторические миграции, можно сказать, что «черные болгары», по-видимому, являются в прошлом «савирами», а в настоящем — балкарцами. Если так, то станет ясным вопрос о роли салтово-маяцкой культуры в истории древнейшего славянского населения лесостепной полосы.

С давних пор славянские купцы и дружинники проходили через степи на юго-восток, в Хазарию, с давних пор в степи выходили русские промысловики. С другой стороны, различные тюркские, иранские и яфетические кочевые племена проникали далеко на север и в зависимости от мощи этнического комплекса соседей, от конкретной исторической обстановки шла колоризация пестрых, многоязычных племен, остатков скифо-сарматского мира в тюрок, иранцев или славян в различных уголках Восточной Европы. Это не могло не отразиться на древнейших судьбах славянского населения лесостепной полосы Днепровского Левобережья.

Обширная литература о салтово-маяцкой культуре, датируемой VIII—X вв., позволяет сделать некоторые выводы.28

Создание городищ салтово-маяцкого типа явилось результатом оседания на землю части кочевников. Оседлые поселения сарматов, возникшие в низовьях Дона и Кубани в самом конце I тысячелетия до н. э. и в первые века н. э., были сметены гуннским вторжением в IV столетии. Но вскоре процесс оседания кочевников на землю возобновился, сперва на южной, кавказской окраине лесостепной полосы, а затем, около VIII в., и на северной ее границе.

Салтово-маяцкая культура с ее могильниками и городищами «как раз и является наиболее выразительным памятником этого процесса, характерного для времени и места образования Хазарского государства».29

Район распространения городищ и могильников салтово-маяцкого типа определяется территорией от Нижнего Дона до среднего и верхнего течения Донца. К числу таких памятников относится Правобережное Цимлянское городище, расположенное в низовьях Дона у станицы Цимлянской, Маяцкое городище, стоящее у впадения реки Тихой Сосны в Дон, Салтыковское городище на реке Донце, у села Верхнее Салтово, городище Ольшанское на Тихой Сосне, наиболее хорошо изученные, и кроме того — городища и могильники у слободы Покровской Купянского района, у хутора Зливки на Донце близ Изюма, у Подгоровки, Саловки, Ютановки, Н. Лубянки Валуйского района, в Валуйках и других местах. Эти районы можно назвать очагом салтово-маяцкой культуры хазарских времен.

Маяцкое, Салтовское, Ольшанское и сходные с ними городища представляют собой небольшие каменные крепости, окруженные довольно обширными неукрепленными поселениями. Так, например, Маяцкое городище сравнительно небольшого размера (по площади около 0,8 гектара) окружено глубоким рвом и обнесено каменными стенами, достигающими более чем 6-метровой толщины. Внутри городища находятся остатки каменного здания и следы каменных фундаментов жилых и хозяйственных построек. Все это (размещенное внутри городища), в свою очередь, окружено стенами. Между оградой этого жилого комплекса и оградой городища обнаружены остатки жилищ типа землянок. Вокруг городища расположено обширное неукрепленное поселение общей площадью в 15 гектаров, покрытое ямами — остатками жилых землянок, хозяйственных сооружений и хлебных ям. Салтовское городище отличается от Маяцкого только более крупными размерами и наличием остатков гончарной мастерской. Ольшанское городище и по типу и по размерам мало чем отличается от Маяцкого.

Обращает на себя внимание наличие внутри городищ лишь незначительного культурного слоя. М.И. Артамонов приходит к выводу, что городища салтово-маяцкого типа не были ни сплошными укрепленными поселениями, ни временными убежищами для окрестного населения, а представляли собой, скорее всего, дворы-замки владетельной знати полуфеодального типа оседающих на землю и переходящих к земледелию кочевников. В этих дворах-замках жили ее вассалы, слуги и рабы, и замки эти господствовали над окрестным населением, превращаясь постепенно, как это имело место в Салтове, в города.

Судя по сохранившимся остаткам, население городищ салтовского типа, и прежде всего и в большей мере самого Салтова как своеобразного центра, представляло собой уже раннее феодальное общество. Многочисленные клейма указывают на выделение ремесла, на превращение его в самостоятельную функцию хозяйственной жизни, что свидетельствует о развитии частной собственности и, следовательно, о распаде первобытно-общинных отношений.

Из ремесел процветали гончарное, создавшее специфические сосуды, чрезвычайно близкие к северокавказским, кузнечное, штамповка украшений, ткачество, обработка кож и т. д. Основное занятие жителей — земледелие, сочетающееся со скотоводством и носящее, быть может, такой характер, какой носило полуоседлое земледелие у хазар, при котором скотоводство играет еще большую роль и носит полукочевой характер. Имущественное различие в погребениях говорит о социальном расслоении среди населения городищ салтово-маяцкого типа. Богатые захоронения с дорогими саблями, сбруей и прочим инвентарем, сочетающиеся с погребением коней, тогда как наряду с ними современные им массовые погребения имеют более бедный инвентарь, свидетельствуют о наличии варварской феодализирующейся знати. Археологические раскопки выявили наличие многочисленного оружия, главным образом кривых сабель, боевых топоров и кинжалов, легких и сравнительно небольших по размерам. Многочисленное оружие указывает на развитие военной дружинной прослойки. Конечно, на основании этих данных еще нельзя сделать вывод, были или не были Салтово, Маяцкое и им подобные городища феодальными центрами, но, памятуя то, что они являлись своего рода аванпостами феодализирующейся хазарской державы в Подонье, возможно предположить, что в данном случае мы сталкиваемся не с родовой, а с феодализирующейся аристократией, аналогичной хазарской знати Поволжья и Кавказа.

Не менее характерным является и могильник у хутора Зливки Изюмского района Харьковской области. Зливкинский могильник тянется на 1/2 километра, и в нем встречаются вещи салтовского типа, но победнее, и вообще весь инвентарь Зливкинского могильника представляет как бы плохую копию салтовских вещей. Это упрочило в литературе, с легкой руки В.А. Городцова, копавшего в Зливках, наименование за Зливками сельского поселения, тогда как за Салтово — на грани превращения в город, а за жителями его — горожан.30

Нет никаких сомнений в том, что жители городищ салтово-маяцкого типа — вчерашние кочевники, еще не порвавшие связи с кочевым скотоводством, недавно лишь перешедшие к оседлому земледельческому хозяйству. Кем же были обитатели Салтова, Маяцкого и прочих аналогичных им городищ? Салтовскую культуру приписывали половцам, как это высказал вначале сам открывший салтовскую культуру Бабенко, признававший позднее ее создателями хазар.31 Хазарам приписывали ее Багалей, Данилевич, Самоквасов.32 Спицын, Готье, Макаренко, Березин видели в ее создателях алан.33 Марр осторожно указывает, что памятники салтово-маяцкого типа принимаются за хазарские.34 Ряд исследователей связывает салтово-маяцкую культуру с венграми.35 Высказывали суждение о том, что создателями ее были... цыгане.

А.А. Спицын совершенно справедливо связал салтово-маяцкую культуру с сарматским миром. М.И. Артамонов склонен усматривать в населении городищ салтовского типа остатки сарматских племен савиров, скрещенных с позднейшими гуннскими и тюркскими элементами. Из этого скрещения и возникли близкие друг другу болгарские и хазарские племена. По языковым и всем прочим данным болгары и хазары находились в тесном этническом родстве. Остатком древнеболгарского языка, языка, имеющего совершенно явное древнетюркское оформление, является современный чувашский язык, на котором «Саркел» (так называлась знаменитая хазарская крепость) буквально означает «белая башня», что подтверждается и Константином Багрянородным, и русскими летописями, и археологическими раскопками.

О болгарском элементе в салтово-маяцкой культуре говорит наличие общих черт между ее вещественными памятниками и вещественными памятниками древней столицы дунайских болгар Абобы. Абоба, ранее называвшаяся Плисков (отсюда и ее название Абоба-Плиска), была болгарской столицей до того, как ею стала Великая Преслава, т. е. Абоба-Плиска существовала в VIII—IX вв. и позднее, но с X в. ее значение пало. Абоба-Плиска представляла собой в древности огромный лагерь кочевников, аспаруховых болгар, громадный «хринг». Внутри его обнаружены каменные здания, сложенные из кирпичей, аналогичных кирпичам городищ салтово-маяцкого типа, укрепления, остатки деревянных строений, церквей и т. д.36 Памятники материальной культуры Абобы-Плиски имеют много общего с предметами из раскопок салтовских городищ. Особый интерес представляют знаки на кирпичах, характерные для салтово-маяцких городищ и для Абобы-Плиски и абсолютно аналогичные.37 Болгарское происхождение знаков на кирпичах Абобы-Плиски, равным образом как и принадлежность к болгарам ее населения, не вызывают сомнений. В силу указанного, предположение о савиро-болгарском происхождении создателей салтово-маяцкой культуры несомненно является вполне обоснованным.

Мы не представляем себе полукочевых обитателей лесостепной полосы VIII—X вв. живущими изолированно от своих ближайших соседей — славян. Не случайно обилие находок вещей салтово-маяцкого типа далеко за пределами городищ. Находки отдельных вещей салтовского типа и даже целых их комплексов были сделаны на гораздо более обширной территории, чем территории городищ. В нее вошли Полтавская, Черниговская, Харьковская, Курская, Сумская и Воронежская области.38 Последнее обстоятельство свидетельствует о тесной связи между славянскими племенами Днепровского Левобережья, Донца и Дона и населением городищ салтово-маяцкого типа в VIII—IX вв., что особенно характерно для юго-восточных рубежей расселения русских племен и могло быть результатом торговых отношений, взаимных встреч и влияний.

Не случайно также исчезновение одновременно, в X в., салтово-маяцкой культуры с ее поселениями, городищами и могильниками и раннеславянских городищ IX—X вв. на среднем течении Дона, известных по замечательному Борщевскому городищу. Их постигла одна и та же участь. Запустение городищ салтово-маяцкого типа и славянских городищ Среднего Дона, относящееся к концу X в., было обусловлено вторжением новых масс кочевников, снявших с места полукочевое население лесостепной полосы, легко вернувшееся к кочевому образу жизни, и отбросивших его дальше, на юг и запад, а частично, быть может, и на север.

Еще задолго до черных клобуков в гущу славянского земледельческого оседлого населения Левобережья проникают савиры — «черные болгары». Могилы северянской знати X в., как это показали раскопки Д.Я. Самоквасова, заполнены вещами северокавказского происхождения или сделанными по типу известных вещей из могильников Кобанского, Чми, Балты. «Слово о полку Игореви», приводя имена знаменитых черниговских «былей», по сути дела, перечисляет тюркские имена. Все эти Шельбиры, Ольберы, Ревуги, Татраны являются несомненно тюрками, но столь давно уже русифицированными, что их все считали русскими. Считал и автор «Слова». Это — не черные клобуки, позднейшее тюркское население, оседающее в XI—XII вв. на территории Южной Руси. В Черниговщине их знали под иными именами: «торки», «свои поганые», «коуи». Последних и упоминает «Слово о полку Игореви», считая их подданными русских князей, но отделяя от русских. Черниговские «были» с тюркскими именами — старое, именитое черниговское боярство. По-видимому, это и были остатки славянизированной болгарской знати того же происхождения, что и знать Салтова, Маяцкого и других им подобных городищ. Сам термин «быль» уводит нас, с одной стороны, в Дунайскую Болгарию, где он был заимствован местным славянским населением у аспаруховых болгар, с другой — в Орхоно-Енисейский край, основной очаг этногенеза тюрок, где термин «быль» встречается еще в уйгуро-орхонских надписях в смысле «сановник», и, наконец, с третьей — в Венгрию, где, по-видимому, он обязан своим появлением одному из племен хазар — кабарам.39

Связи салтово-маяцкого населения с Дунайской Болгарией и Кавказом, установленные по археологическим данным, глубокие традиции их, уходящие в скифо-сарматский и Древнетюркский мир, позволяют сблизить по восходящей линии савиров, болгар (конкретно — черных болгар) и ясов наших летописей, продолжающих населять так называемые «половецкие города» степей в XI—XII вв. (Шарукань, Балин, Сугров, Чешуев, да и сам Саркел, Белую Вежу), населять их вместе с русскими, и даже уступая им место, оставаясь христианским островком среди язычников-половцев, островком земледельческого оседлого населения среди степняков-скотоводов, кочевников. В то же самое время эти же материалы дают нам возможность констатировать большое влияние населения городищ салтово-маяцкой культуры на быт и культуру южных племен славян Днепровского Левобережья.

Еще А.И. Соболевский считал возможным говорить о связи термина «Шельбиры», как назывались «были» «Слова о полку Игореви», с наименованием «Савиры». Он указывает: «К нему (т. е. к имени «Шельбир». — В.М.) по звукам близко название "сабиры" — у Приска Панийского и других византийских авторов. Стефан Византийский говорит о народе Понтийской области "сапирах", ныне называемых "сабирами"».

Взаимопроникновение славянских и болгарских элементов и перевоплощение саваров в черных болгар кажется, таким образом, установленным.

Тем более становится понятным, если принять во внимание эти древние связи, идущие от глубин скифо-сарматского и гунно-болгарско-хазарского мира, более поздние влияния, скрещения и миграции уже в киевские времена.

В летописные времена славяне южных поселений по Донцу и Дону сталкивались с другими обитателями лесостепи — ясами. В них не следует обязательно усматривать только иранских алан-осетин («ирон»), ибо, например, сами себя осетины не называют ни ясами, ни аланами, а, наоборот, называют «ассами» («ассы») потомков древних черных болгар — балкарцев.

Принимая во внимание наличие болгарского элемента среди населения городищ салтово-маяцкой культуры и савиро-болгаро-аланский характер вещественных памятников Северного Кавказа, возможно предположить, что «ясы» наших летописей не только и не столько аланы, осетины, сколько болгары, и именно — черные болгары. Болгары издавна оседали на территории лесостепной полосы, на левом берегу Днепра. Обитатели городищ салтово-маяцкой культуры — болгары — проникали в среду славян очень давно, еще в IX в., в долетописные времена. Этим объясняется то обстоятельство, что летописец ничего не говорит о вторжениях кочевников в русские земли до появления угров (венгров) под Киевом. Русские начальные летописи начали создаваться тогда, когда уже исчезли всякие воспоминания о проникновении «ясов» — болгар в среду славян, равно как и обратное продвижение славян в лесостепи, в районы распространения салтово-маяцкой культуры. Летопись упоминает об уграх; она помнит, как они шли «мимо Киев горою»; знает Угринов и Торчинов среди русских дружинников и бояр, но не знает болгар, ибо их проникновение в среду славян произошло не только не на памяти летописца, но и даже не на памяти тех, чьи предания послужили ему канвой для повествования.

Это было еще в доугорские, довенгерские времена, до того, как славяне столкнулись с мадьярами, т. е. до 20—30-х годов IX в. Этим и объясняется умолчание о болгарах нашей летописи, довольно много говорящей о венграх.

Связи между славянским населением лесостепной полосы Левобережья и городами болгаро-хазарской знати в бассейнах Дона и Донца покоились на торговле, политическом влиянии и культурных сношениях.

Оседание в лесостепной полосе, на пограничье с южными поселениями славян, определенной части племен и определенных социальных групп болгаро-хазарского мира не сопровождалось опустошительными походами или военными вторжениями в русские земли. «Ясы» не были «обрами», и владычество хазарского кагана резко отличалось от тирании аварского хана. В противном случае народная память отметила бы новое иго, запомнила бы тех, кто наложил его на русские племена. Но этого не произошло и не могло произойти. Если даже предположить, а это весьма возможно, что некоторые из владельцев дворов-замков выступали в качестве тудунов хазарского кагана, собиравших для кагана дань с соседних славянских племен по «щьлягу» или «по белей веверице», от «дыма» или «от рала», то, учитывая небольшой размер дани, мы можем считать, что такого рода даннические отношения при сохранении неприкосновенными быта славян и их племенных объединений, их хозяйства, их родоплеменной знати не могли создать хазарам на Руси ту славу, которой заслуженно пользовались авары.

Отсюда, из городков Донца и Дона, шли на север, к славянам, не только воины за данью, но и товары, предметы ремесленного производства и т. п. Отсюда распространялись на юге Руси навыки ремесленной выучки, начатки специфической хазарской восточной культуры. Через посредничество этих центров устанавливались связи с рядом районов Хазарии, через них прокладывались пути на юг и юго-восток, приведшие к походам Святослава на ясов и касогов, на Саркел, через них устанавливались торговые связи с Северным Кавказом. И не все ли это привело к тому, что уже Игорь распространил свое влияние на области, соседящие с землями черных болгар, «царь русов Хальгу» появился в Самкерце, и вскоре на обоих берегах Керченского пролива раскинулось русское Тмутараканское княжество, Саркел стал русским городом, а в устье Дона вырос город Ρώσια?

Не эти ли болгаро-хазары, жители донецких и донских городков-замков, назвали складывающийся и разрастающийся на их глазах Киев (вернее, Киевскую крепость) Самбатом (Самватом), что может быть объяснено не при помощи финской, венгерской, готской, скандинавской, франкской, литовской, арабской, армянской, славянской теорий, а из тех же древних тюркских языков, находящихся в близком родстве с болгаро-хазарскими, в которых «сам» является частицей, часто встречающейся в наименованиях хазарских городов (Самкерц, Семендер), а «бат» означает «крепкий», что вполне может быть применимо к крепости?40 Это тем более понятно, если мы учтем, что поляне, жители Киевской земли, платили дань хазарам и, быть может, в «крепости» Киева стоял хазарский гарнизон, как это было в Саркеле. Вряд ли он вербовался из хазар Поволжья. Скорее всего, воинов, долженствующих укрепить могущество кагана в Приднепровье, набирали из вооруженного населения Салтова, Маяцкого и т. п., которые лучше знали страну, ее население, его язык, обычаи, нравы, законы.

Но такое относительно мирное сожительство славян и болгар-хазар, которое можно было бы без оговорок назвать мирным, если бы не дань, выплачиваемая русскими племенами кагану, результатом которого было установление торговых, культурных и политических связей, продолжалось недолго. На сцену вышли мадьяры. Вихрем по степям Восточной Европы пронеслись их орды. Одетые в звериные шкуры, малорослые, с тремя косичками на бритой голове, на своих маленьких, лохматых и выносливых лошадях венгры своим внешним видом, своей стремительностью в бою, жестокостью и воинственностью наводили страх на народы, встречавшиеся им на пути их продвижения на юг и на запад.

В конце 20-х или начале 30-х годов IX в. мадьяры появляются в Лебедии, стране, лежавшей где-то между Доном и Днепром в причерноморских степях. Они делились тогда на семь племен, управляемых воеводами. Главного их воеводу звали Лебедий, и по его имени вся область кочевания угорских орд получила это название. Характерно именование мадьярских вождей Константином Багрянородным славянским термином «воеводы» (Βοεβόδοι), что свидетельствует о заимствовании у венгров из славянских языков терминов власти, подобно тому как это произошло с земледельческой терминологией. Встает вопрос только о том, где произошла встреча угров со славянами, приведшая к заимствованиям из славянских языков в венгерский, по пути ли в Лебедию, в Восточной Европе, или уже в Паннонии? По свидетельству Константина Багрянородного, в Лебедии угры подчинялись хазарам. Хазарский каган привлек Лебедия на свою сторону и женил на знатной хазарке. В Лебедии мадьяры пробыли недолго, всего три года, а затем под давлением печенегов перешли Днепр и заняли область Ателькузу, расположенную где-то в степях между Дунаем и Днепром.41 В Ателькузе венгры сохраняли зависимость от хазарского кагана, но она была только номинальной. Кочуя в степях, частично покрытых лесами и болотами, лето мадьяры проводили на пастбищах, а зимой оседали у рек, занимаясь рыбной ловлей. В Ателькузе венгры обосновались на более продолжительное время и отсюда совершали свои грабительские походы в земли восточных славян, имевшие целью захват пленных-рабов и добычи. Ибн-Даста (Ибн-Росте) сообщает: «Мадьяры господствуют над всеми соседними славянами, налагают на них тяжелые оброки и обращаются с ними, как с военнопленными... Воюя славян и добывши от них пленников, отводят они этих пленников берегом моря к одной из пристаней Румской земли, которая зовется Карх (Керчь? Каркинит? — В.М.)... А как дойдут мадьяры с пленными своими до Карха, греки выходят к ним навстречу. Мадьяры заводят торг с ними...».42

Но набеги венгров на славян были далеки от «примучивания» аваров. Народная память не оставила нам воспоминаний о венгерском владычестве. Да и не могла оставить, ибо это был сравнительно незначительный эпизод в истории восточных славян, да и сами налеты за военной добычей и рабами, которые предпринимали венгры, еще не могут считаться регулярной и постоянной зависимостью славян от мадьяр.

Не случайно летопись сохранила только одно упоминание об уграх.

«Идоша Угри мимо Киев горою, ежа ся зоветь ныне Угорьское, и пришедше к Днепру сташа вежами, беша бо ходяще аки се Половци. Пришедше от въстока и устремишеся через горы великие, яже прозвашася горы Угорьскиа...».

«По сих же (обрах. — В.М.) придоша печенези; паки идоша Угри Черни мимо Киев, послеже при Олзе».43

Летопись датирует появление угров под Киевом 898 г., но хронология летописи чрезвычайно сбивчива: то сейчас же после обров приходят печенеги, затем уже черные угры, то угры опережают печенегов, ибо проходят у Киева еще при Олеге, тогда как печенеги появляются лишь при Игоре. Кроме того, если предположить, что угров привело к Киеву переселение из Лебедии в Ателькузу, то, во-первых, летописная дата явно не соответствует истинному времени передвижения мадьяр, а во-вторых, станет очевидным, что летописец в одном рассказе повествует и о переселении угров из Лебедии в Ателькузу, и о их выселении из Причерноморья вообще, и переходе через Карпаты в Паннонию, что действительно имело место в конце IX в.

Все это свидетельствует о том, что появление угров под Киевом уже изгладилось в народной памяти в летописные времена. Но в Киеве все же еще помнили, — правда, путая детали, воедино сливая различные события, — о передвижениях угров из Лебедии в Ателькузу, когда они действительно могли пройти «мимо горою», что имело место, по-видимому, в 30-х годах IX в., и из Ателькузы в Паннонию через Карпаты, что также не могло не отложиться в народных преданиях, так как и во время этого перехода угры шли тоже через славянские земли.

Правда, передвижения мадьяр в русском эпосе и летописной традиции оставили гораздо меньший след, нежели борьба Руси с печенегами. И это понятно. Печенеги длительное время враждовали с Русью, нападали на нее, опустошали, грабили. Угры же, грабя и «ополоняясь», лишь короткое время хозяйничали в черноморских степях, что не могло не отразиться в исторических представлениях русского народа. А когда угры шли «мимо Киев», они, очевидно, не напали на город, а, наоборот, быть может, часть их даже остановилась и осела здесь, дав название Угорскому под Киевом, ибо придумывать свой рассказ об уграх, для того чтобы объяснить происхождение названия «Угорского», как считают некоторые исследователи, летописец не мог, если не считать, что он ставил своей задачей развивать остроту ума у своих далеких потомков. Появление среди русских дружинников «Угринов» объясняется не появлением на Руси закарпатских мадьяр, а оседанием в Приднепровье каких-то колен, родов угров времен Лебедии и Ателькузы, не пошедших за своими собратьями через Карпаты, а оставшихся здесь, на Среднем Днепре, у хазарского Самвата, у русского Киева.

В 30-х годах в придонских степях, в Лебедии, появились печенеги.

Вторжение кочевников не могло не отразиться на связи Приднепровья и Хазарии. Власть хазарского кагана ослабевает.

Туманное воспоминание о прекращении даннических отношений полян к хазарскому кагану нашло свое отражение в рассказе летописца: «Съдумавше же Поляне и вдаша (хазарам. — В.М.) от дыма мечь, и несоша Ко-зари ко князю своему и к старейшинам своим, и реша им: "се, налезохом дань нову". Они же реша им: "откуду?" Они же реша: "в лесе на горах над рекою Днепрьскою". Они же реша: "что суть въдали"? Они же показаша мечь. И реша старци Козарьстии: "не добра дань, княже. Мы ся доискахом оружьем одиною стороною остромь, рекше саблями, а сих оружье обоюду остро, рекше мечь; си имуть имати дань на нас и на инах странах". Се же сбысться все...».44 Полагают, что мотивом этого рассказа летописца послужило противопоставление русского обоюдоострого меча хазарской сабле, и только. Но гораздо правдоподобнее предположить, что в нем нашло отражение высвобождение полян из-под власти кагана, освобождение, добытое мечом, и если не войной, то во всяком случае угрозой войны.

Произошло это событие в 30-х годах IX в., и естественно, память о нем облеклась в легендарную форму. Это уже время кагана народа «Рос» Бертинских анналов, о котором речь будет дальше.

Но связи с Хазарией продолжали развиваться и крепнуть. Мы уже говорили о торговых сношениях Руси с Хазарией и Камской Болгарией, о поселении славян и русов в Хазарии, в Итиле, о их службе в войске Хазарского кагана.

Этими связями объясняется хазарское влияние на Руси.

В Херсонесе Константин Философ «обрет же тоу еваггелие и псалътырь роушькыми письмены пьсано. И человека обреть глаголюшта того беседою, и беседовать с ним, и силоу речи приемь, своей беседе прикладае различни писмень, гласнаа и съгласнаа, и к богоу молитвоу дрьже, и вьскоре начеть чисти и сказовати».45

Несомненно, евангелие и псалтырь, найденные Константином Философом, были «пьсано» славянскими «чертами и резами», о которых говорит Черноризец (мних) Храбр,46 а не скандинавскими рунами, так как Константин Философ не только разобрал их, но и начал «чисти и сказовати» на русском языке, который, конечно, не был ни готским, ни скандинавским языками, о которых этот знаток славянского мира не имел никакого представления, а только славянским, доступным Константину Философу, солунскому греку, привыкшему к речи окружающих Солунь (Салоники) обитателей славянских поселений. Мы знаем, что у хазар была письменность, что подтверждается находками не расшифрованных надписей на камнях Маяцкого городища, буквенными начертаниями на кирпичах Саркела, надписью на баклажке из Новочеркасского музея, на камнях в балке Писаной на Миуссе, близ Славянска на Донце, на скале у станицы Усть-Быстрянской, у входа в пещеру на горе Синайке близ Рыльска и т. д.47

Эти загадочные знаки древней письменности похожи на знаменитые орхонские Древнетюркские надписи VII—VIII вв.

Мы не ставим своей задачей разрешить сейчас вопрос о происхождении древнерусской письменности, но нельзя не связать древнерусское, дохристианское письмо, о котором говорят ряд источников и находки костей и посуды со знаками письменности, с хазарской письменностью.

Судя по знакам древнерусской письменности, изображения которых дошли до нас, это не были скандинавские руны. Они не были и древнетюркским орхоно-енисейским письмом. Это была своя, русская письменность, свои, славянские «черты и резы», возникшие в силу имманентных условий, но развившиеся и принявшие определенную форму несомненно под воздействием хазарского письма. Не случайно находки этих знаков локализуются районом влияния Хазарского каганата (земля вятичей и северян), хотя встречаются и на северо-западе, в земле кривичей (Тверь).48 Правда, есть указание на то, что, наоборот, хазары заимствовали свою письменность у русских. Имеется в виду свидетельство историка XIII в. Фахр-ад-Дина-Мубарак-шаха, написавшего в 1206 г. в Лагоре (Индия) свою «Книгу генеалогии», который говорит, что «у хазар тоже есть письмо, которое происходит от русского... Они пишут слева направо, буквы не соединяются между собой. Букв всего 22... (вариант «не больше чем 21». — В.М.)». Несомненно одно, а именно — связь древнерусских «писмен», «черт и резов» с хазарской письменностью, приближающейся к орхонской, тюркской.

В этом мы усматриваем один из моментов древнейших русско-хазарских культурных отношений. Отсюда, из глубины хазарского мира, Русь заимствует название «хакан», «каган». «Каганом» называют своего правителя русские послы в Бертинских анналах, «каганом» («хаканом») именуют своего государя русы по Ибн-Даста (Ибн-Росте) и персидскому анониму X в. «Каганом» называют Владимира и Ярослава «Похвала» митрополита Иллариона, «Слово о полку Игореви», надписи на фресках Софийского собора в Киеве. И вполне понятно. Для древних русских «каган» был олицетворением высшей государственной власти. Представление это сложилось еще во времена владычества, силы и могущества хазарского кагана, когда подвластным ему славянам каган казался, да это в действительности так и было, верховным властелином. Вот почему тогда, когда славяне Среднего Приднепровья освободились от хазарского владычества и стали независимы, они назвали своего государя так, как именовался их недавний повелитель и олицетворение высшей власти на земле — каган. В дружинах кагана, живя в его столице, торгуя, совершая походы через Хазарию, воюя совместно с хазарами и против них, платя дань кагану «от рала» и с «дыма», древние русские привыкли смотреть на кагана как на верховного повелителя. Теперь этим титулом они назвали своего правителя, государя.

Подобного же рода явление будет иметь место спустя много веков, когда в русском языке в понятии московского человека XVI в. термин «царь», ранее применявшийся лишь по отношению к Византийскому императору или Золотоордынскому хану, закрепится вместе с падением Византии и освобождением от татарского ига за великим князем Московским и он сделается «царем» в силу того, что, унаследовав власть тех, кого ранее именовали царями, стал как бы на их место.

То же самое произошло в Древней Руси с титулом «каган», с той только разницей, что хазарское владычество не могло идти ни в какое сравнение с татарским игом. Русский князь стал на место кагана и принял его традицией освещенный, традицией возвеличенный, народной памятью запечатленный титул, став как бы его преемником по силе, власти, могуществу, по обладанию землями и племенами, приняв наследство ослабевшей Хазарии.

Применение термина «каган» по отношению к русским князьям, что сохранилось как сильная традиция даже в самом конце XII в., говорит об огромной роли в истории русского народа того отрезка его исторического пути, который он прошел совместно с другими народами Поволжья, Прикамья, Подонья и Предкавказья в составе хазарской державы, под властью хазарского каганата. И чем, как не этими глубокими экономическими, политическими, культурными и языковыми связями, основание которым было положено еще хазарским каганатом, объясняются русско-кавказские отношения X—XIII вв., брачные узы и политические сношения русских и кавказских государей и широкие связи кавказского мира в области архитектуры, изобразительного искусства, музыки, эпоса с Древней Русью, связи языковые, так блестяще показанные в работах Н.Я. Марра, проникновение на Русь из Хазарии не только христианства, но и иудаизма, с которым боролись первые русские проповедники, следы хазарского влияния в топонимике Руси и т. д.49 Хазарский каганат служил связующим звеном между Русью и Востоком, «окном на Восток» для Руси, способствовал ее сближению с Востоком и восприятию Русью некоторых элементов высокой культуры стран и народов Востока. И в этом его положительное значение в истории Древней Руси.

Но с течением времени по мере роста производительных сил Руси, по мере складывания новых, более совершенных форм политической жизни древнерусских племен, по мере роста и развития их культуры, их тяги к независимости Хазарский каганат, ослабевший и подорванный кочевниками, становится препятствием для дальнейшего роста Руси, на обширных просторах которой складывается древнерусское государство. Хазарское владычество из стимула развития Руси становится ее оковами. Под властью татарского кагана вызревают новые силы, долженствующие привести к созданию независимой русской государственности, обеспечивающей самостоятельность русского народа и развитие его культуры. Хазарское владычество должно было пасть и пало под ударами русских мечей, что дало повод к созданию записанной летописцем народной легенды о русском мече и хазарской сабле. И на развалинах Хазарского каганата создается могучее русское государство — Киевская Русь, прямая наследница державы кагана, распростершая свои владения на земли Хазарии (на земли ясов и обезов, касогов и хазар) до Корчева (Керчи) и Тмутаракани и сохранившая на себе еще в течение длительного времени следы былой общности политической жизни русских племен и хазар.

С постановкой этого вопроса мы вступаем в область истории образования древнерусского государства.

Первая половина IX в. На необозримых пространствах Восточной Европы среди лесов и болот, в пущах и по берегам рек, у самой кромки лесов, на границе со степью и на далеком севере, у побережья Ильменя, в Карпатских горах и по Оке раскинулись поселения русских племен.

Обширные земли занял «словенеск язык в Руси».

И везде «свое княженье», везде свои «светлые и великие князья», везде свое «всякое княжье»: «в Полях» княженье «свое», «в Деревлях свое, а Дреговичи свое, а Словени свое в Новегороде, а другое на Полоте, иже Полочане».50

Племенных князей окружают «лучшие», «нарочитые мужи», «старая», или «нарочитая, чадь». Эти князя «держат» свою землю, свое племенное княжение, как «держал» еще в X в. «Деревьскую землю» племенной князь древлянский Мал, в XI в. — вятичские князья Ходота с сыном, в XIII в. — загадочные болоховские князья. Эти князья племенного происхождения, выделившиеся из варварской социальной верхушки племени и тесно с ней связанные. «Наши князи добри суть, иже распасли суть Деревьску землю», — так говорили Ольге, по рассказу летописца, древлянские послы из «лучших мужей».51

Они опираются на родоплеменную знать, порождены ею, тесно связаны с советом племенных старейшин — «лучших мужей», с вечем-сходом племени, на котором, «сдумаша», решали все вопросы «земли».52

Итак, «владеюще каждо родом своим». Племенные княжества носили различный характер. Одни из них соответствовали племенным землям (древляне, радимичи, вятичи), другие представляли собой сложные межплеменные политические объединения (волыняне) или создавались на части территории данного племени (полочане).

Так «словене свою волость имели, а Кривици свою» и новые земли-волости все более и более теряли характер племенной, а приобретали территориально-политический. Вместе с разложением первобытных племенных отношений шел распад племенных территорий и формировались межплеменные варварские политические образования.

Эпоха разложения племенного строя, эпоха варварства, характеризуется созданием на Руси, как и во многих других странах, особой военной организации, находящейся в руках варварской знати. Этой организацией была так называемая «тысячная» организация. «Вои» древнерусских «земель» и «волостей» объединялись в десятки, сотни и тысячи, которые возглавлялись десятскими, сотскими и тысяцкими.

Свидетельством древнего происхождения тысячной военной организации, пережитком времен, когда войско Древней Руси, вернее, ее отдельных земель, было «вооруженным народом», что так характерно для варварства, является большое значение тысяцких в Киевской Руси XI—XII вв., когда значительные события и отдельные отрезки времени получали наименование не по именам князей, а по именам тысяцких, игравших исключительную роль в политической жизни Приднепровской Руси. Особенно развита была эта система в земле полян, в собственно Руси, на территории Среднего Приднепровья, где каждый город имел свою «тысячу» и сам организовывал свое войско.

«Тысячи» существовали в Киеве, Вышгороде, Белгороде, Сновске под Черниговом и т. д.

С течением времени по мере «окняжения» земель и власти тысячная организация принимает иной характер. Тысяцкие и сотские обрастают административными, финансовыми и судебными функциями, сами сотни превращаются в организации купечества, городского (Новгород) или зависимого сельского люда (Галич, Волынь), а тысячи эволюционируют в сторону расширения их военных функций. Так «окняжается» и трансформируется древняя тысячная военная организация.53

Но все это произошло позднее, в XI—XIII вв., а в IX в., в рассматриваемое нами время, тысячная военная организация была еще сильна, и входившие в ее состав воины представляли собой основную военную силу русских земель.

Основную, но не единственную, так как наряду с ней зарождалась новая военная организация — ab ovo княжая, дружинная.

Термин «дружина», в древности обозначающий всякое содружество, товарищество, союз, общность, приобретает теперь и другое значение, и более специфический оттенок и начинает означать княжеских воинов и сотрудников, княжих «мужей».

Дружинники окружают древнерусских «великих и светлых» князей, живут с ними под одной крышей, наполняют их горницы, разделяют все их интересы. Князь советуется с ними по вопросам войны и мира, организации походов, сбора дани, суда, административного управления. С ними вместе он принимает законы, постановления, решения. Они помогают князю управлять его домом, двором, хозяйством, разъезжают по его поручениям по земле, творя суд и расправу, собирая дани, «уставляя» землю, «нарубая» города, созывая воинов, следя за княжеским хозяйством, за «нивами» и «уходами», «ловищами» и «перевесищами», за селами и челядью. Они же отправляются «слами» (послами) князя в другие страны, к другим правителям, «гостят» там и торгуют княжими товарами, которые собрал он во время полюдья или в результате удачного похода в «чужую землю», заключают от его имени договоры и, снабженные княжими полномочиями (позднее оформляемыми в грамоты), ведут дипломатические переговоры.

Дружина уже делится на три группы. На первом месте стоит «старшая» дружина, «бояре светлые», выросшие из «лучших мужей», «старой», или «нарочитой, чади». Они имеют свое хозяйство, свой двор, челядь, своих дружинников — «отроков». Они — старшие, и им поручаются важнейшие функции княжеского управления. Младшая дружина (детские, пасынки, отроки, юные) живет при дворе князя, обслуживает его дом, двор, хозяйство, выступая в роли слуг. С ней делится князь частью своих доходов от сборов дани, судебных штрафов, частью военной добычи. Князь снабжает ее «оружием и порты», «лжицами» и пищей, жилищем и «узорочьем», короче — всем. Из ее среды выходят слуги князя, его телохранители, младшие должностные лица, младшие агенты княжого управления. Эта часть княжой дружины сливается с княжим «огнищем» — двором, с «чады» и «домочадцы», с несвободными слугами — челядью.

И наконец, третья группа состоит из «воев», «мужей храборьствующих». Это были воины в самом широком смысле слова, набранные из народа, реликт древней поры, когда на войну шел вооруженный народ и отстаивал свою землю или воевал чужую. Эти «мужи» «древних князи» собирали «многое имение», «воююще ины страны». Чем дальше в глубь времен, тем большее значение имели «мужи храборьствующие», составлявшие основной боевой контингент личных военных сил князя. Они выходили из народа и были тесно с ним связаны. Отражая собой эпоху «военной демократии», когда на арене истории выступал вооруженный народ, они с течением времени, в XI—XII вв., потеряют свое значение и уступят свое место четко оформленным социальным, политическим группировкам — «старшей», «передней» и «молодшей» дружинам. «Мужи»-воины либо войдут в состав «передней» дружины, либо будут поглощены «молодшей», либо попадут в подчиненное положение и к тем и к другим, снова сольются с народом, с городским населением, выступая в качестве «воев» городских ополчений — «полков», и между ними и князем вырастет зияющая пропасть.54 Но в те времена, на заре русского государства, они играли большую роль и составляли едва ли не основную силу княжеских дружин. В состав княжеских дружин они попали давно, с конца VIII — начала IX вв., вместе с ростом княжеской власти и усилением влияния князей, и путь их в княжескую дружину пролегал едва ли не через тысячную организацию. И если известная, большая часть воинов города составляла городской «полк» во главе с тысяцким, то «волость»-земля да и сам город часть своих боевых сил должны были уступить князю, богатство, влияние и власть которого все время росли, вызывая естественную тягу среди рядовых «воев», вооруженной «простой чади» городов и «сельского людья», еще не зависимых, располагавших личной свободой, к князю, их стремление влиться в ряды княжих дружинников, что обещало и «оружие», и «порты», и серебряные «лжицы», богатство, почет и славу.

Они — варвары. Война становится функцией народной жизни, единственным достойным мужчин занятием. Грабеж соседей и война становятся не только средством наживы, но и источником их существования.

Так наряду со старой, тысячной, появляется новая, дружинная, княжая военная организация.

Развитие военных сил Руси к концу VIII и началу IX вв. было, с одной стороны, выражением высшего расцвета варварства: Русь стояла на грани цивилизации, у порога феодального общества, у истоков государства, и новые силы, проявившиеся в историческом развитии славянства Среднего Приднепровья и других областей Руси, создавая явления, напоминающие основные характерные особенности Среднего Приднепровья антских времен (варварская знать, завоевательные походы, межплеменные политические объединения), действуют в новом, более совершенном, стадиально более высоком качестве более интенсивно и быстро и на несравненно более обширной территории.

Варварство антских племен отличалось от варварства собственно уже русских племен прежде всего тем, что последнее было более совершенным, в нем элементы классов были более развиты, что объяснялось, во-первых, в известной мере и подготовкой всех этих явлений в предшествующую антскую эпоху, и столетиями последующей исторической эволюции древнерусского общества, а во-вторых — несравненно более обширной территорией, на которой шел процесс создания варварского, а впоследствии непродолжительное время — феодального общества и государства. Варварское общество антских племен было создано на территории Среднего Приднепровья и в областях, прилегающих к нему с запада и главным образом с юго-запада; варварское общество русских племен, предтеча феодальной Киевской Руси Ярославичей и Владимира Мономаха, сложилось на огромной территории от Ладоги до Роси, от Оки до Карпат и имело не один, а целый ряд политических центров.

С другой стороны, это развитие военных сил Руси на рубеже VIII и IX столетий не могло не вылиться в целый шквал русских походов и завоеваний, так же точно как и зарождение классов, свойственное варварскому миру, не могло не вызвать возникновения политических образований типа варварских государств.

И они не замедлили возникнуть. Первым выступлением воинственной варварской Руси на арене мировой истории было нападение русов на Сурож. «Прииде рать велика роускаа из Новаграда князь Бравлин силен зело. Плени от Корсоуня и до Корча. С многою силою приида к Соурожу. За 10 дьний вниде Бравлин, силою изломив железнаа врата и вниде в град...».55

Так сообщает о военном набеге русских дружин на Крымское побережье от Херсонеса до Керчи «Житие Стефана Сурожского», памятник, датируемый самым началом IX в., а быть может, даже концом VIII в.

Следовательно, и поход русов на Крым следует отнести к этому же времени.56

Через некоторое время русы предпринимают новый поход на византийские владения.

На этот раз нападению подверглось малоазиатское побережье Черного моря, от Пропонтиды и до Синопа.

Здесь, на побережье Черного моря, у современного Синопа лежал город Амастрида (Амассер).

Он и подвергся нападению со стороны русов.

Во второй половине IX в., во всяком случае не позже 842 г., «было нашествие варваров, Руси, народа, как все знают, в высшей степени дикого и грубого... Зверские нравами, бесчеловечные делами, обнаруживая свою кровожадность уже одним своим видом, ни в чем другом, что свойственно людям, не находя такого удовольствия, как в смертоубийстве, они — этот губительный и на деле и по имени народ, — начав разорение от Пропонтиды и посетив прочее побережье, достигли, наконец, и до отечества святого... (Амастриды. — В.М.)».57

Так говорит о новом походе русов на византийские владения «Житие Георгия Амастридского».

Впечатление, произведенное этими походами русских дружин на Византию, было огромное.

Русские выступили со всеми качествами, присущими варварам: они воинственны, храбры, жестоки. Их появление вызывает ужас, они проходят по землям империи, сея разрушение и смерть.

Они уже успели создать о себе славу страшных врагов, воинственных, кровожадных и грубых. Да и как иначе могли характеризовать их греки, ставшие объектом нападений и грабежа воинственных варваров далекого севера?

О Руси знают, о ней говорят, ее боятся. «Как все знают» — эта фраза в «Житие Георгия Амастридского» свидетельствует о том, что во время его составления, во второй четверти IX в., Русь была «ведома и слышима» в Византии, а это говорит о давнем знакомстве империи со своими северными врагами.

Вряд ли этими двумя походами на Крым и малоазиатское побережье Черного моря исчерпывались походы русских дружин на византийские владения. В «Прологе» сохранилось в «Житии преподобной Афанасии» упоминание о нападении Руси на остров Егину. Это «Житие» читал уже в X в. Метафраст. Значит, нападение Руси на остров Егину имело место до X в. Но можно дать и более точную дату похода русских дружинников, а именно 813 г., так как из «Жития» следует, что в год нападения Руси пришло «царево внезапное... повеление вдати веляющее юные вдовы за оружники своя», а закон о выдаче молодых вдов замуж за воинов был опубликован византийским императором Михаилом в 813 г.58 Так ознаменовала свой выход на арену мировой истории Русская земля, так в Византии «начася прозывати Руская земля».59

В Византии узнали о Руси потому, что ее храбрые и воинственные дружины пришли в империю и с мечом в руках опустошили ее провинции. Русь в это же время хорошо знали и на Востоке. В 40-х годах IX в. Ибн-Хордадбег пишет как о чем-то обычном и давно установившемся о «пути купцов Русов, а они принадлежат к славянам», по Черному морю в Византию («Рум»), по Дону и Волге в Хазарию и далее, в Каспий.

В эти же годы Русь стала известна и странам Запада. И это произошло потому, что Русь не только «дикий и грубый» народ, как характеризуют его испуганные «ромеи», которые готовы были наградить воинственную Русь какими угодно чудовищными чертами, но и народ, создающий свое, пусть еще варварское, примитивное, но все же свое государство, а следовательно, прибегающий и к дипломатическим переговорам и соглашениям.

И в такой именно связи и стоит первое упоминание о государстве русского народа.

Какие-то варварские межплеменные политические полугосударственные образования имели место и до этого. И быть может, таким образованием и была та область, из которой вышел в поход на Херсонес, Сурож и Керчь князь русский Бравлин «Жития Стефана Сурожского», первый известный нам по имени (я отбрасываю вариант «бранлив» в смысле «воинственный») политический деятель Древней Руси. Этой областью был Новгород, и не «Neapolis» — Сатарха, древний скифский город в Крыму, а самый настоящий русский Новгород, центр «Славии» арабских источников IX—X вв., Новгород на Волхове, второй центр Древней Руси мусульманских писателей. И обычные возражения против данного предположения, строящиеся на том, что новгородскому князю до Сурожа далеко, да и как он мог попасть в Крым, когда еще не проторена была дорога даже в Киев, что делают лишь Аскольд и Дир, отпадает, так как великий водный путь из «варяг в греки» уже начал складываться, уже установились киевско-новгородские связи, прослеживаемые по вещественным памятникам и кладам монет, а это не могло не привести к естественной тяге «восточных варваров к восточному Риму» (К. Маркс), а следовательно, к походам русских дружин на византийские владения.

И если переход Аскольда и Дира из Новгорода в Киев не вызывает у скептиков сомнений, не вызывает даже сомнений поход аскольдовых дружин на Византию, то почему надо отказать в этой возможности Бравлину?

«Житие Стефана Сурожского» в этой своей части, как показали труды В.Г. Василевского, — памятник не менее правдивый и ценный, нежели наши древнейшие летописные своды.

Высказанное выше — лишь предположение, хотя и строящееся на основании такого ценного источника, как «Житие Стефана Сурожского»).

Но в 30-х годах IX в. появляется уже весьма обстоятельное известие о древнерусском государстве.

В Бертинских анналах под 839 г. мы читаем рассказ о том, как император Людовик I Благочестивый принимал послов византийского императора Феофила, халкидонского епископа-митрополита Феодосия и спафария Феофания. Это было 18 мая 839 г. в городе Ингельгейме.

«Послал он (Феофил. — В.М.) с ними (послами. — В.М.) также неких (людей), которые говорили, что их, то есть их народ, зовут Рос (Rhos) и которых, как они говорили, царь их по имени Хакан (Chacanus) отправил к нему (Феофилу) ради дружбы. В помянутом письме (Феофил) просил, чтобы император милостиво дал им возможность воротиться (в свою страну) и охрану по всей империи, так как пути, какими они прибыли к нему в Константинополь, шли среди варваров, весьма бесчеловечных и диких племен, и он не желал бы, чтобы они, возвращаясь по ним, подвергались опасности. Тщательно расследовав причину их прибытия, император узнал, что они принадлежат к народности шведской (eos gentis esse sueonum); считая их скорее разведчиками, по тому царству (Византии) и нашему, чем искателями дружбы, (Людовик) решил задержать их у себя, чтобы можно было достоверно выяснить, с добрыми ли намерениями они пришли туда или нет; и он поспешил сообщить Феофилу через помянутых послов и письмом также и о том, что он их из любви к нему охотно принял, и если они (русы) окажутся людьми вполне благожелательными, а также представится возможность им безопасно вернуться на родину, то они будут отправлены (туда) с охраною; в противном же случае они с (особыми) посланными будут направлены к его особе (Феофилу), с тем чтобы он сам решил, что с таковыми надлежит сделать».60 Это бесценное сообщение Бертинских анналов Пруденция породило обширную и противоречивую литературу. Нам нет необходимости останавливаться на ней.

Попытаемся восстановить историческую обстановку, в которой возникла эта запись Бертинских анналов. В 30-х годах, в 834-м (Кедрин) или в 837-м (продолжатель Феофана), к императору Феофилу явились послы от хазарского кагана и бега с просьбой построить им крепость. Феофил отправил в Хазарию спафарокандидата Петрону, который и построил для хазар Саркел.

Постройка Саркела была связана с появлением в степях воинственных кочевников. И это были не полувассальные хазарскому кагану мадьяры, а печенеги, незадолго до этого прорвавшиеся в черноморские степи. От них-то и пыталась защититься Хазария возведением крепостных стен Саркела. Появление в степях печенегов, народа «весьма бесчеловечного и дикого», более опасного и грозного, чем венгры, вызвало беспокойство и среди русских. Этим и объясняется появление одновременно в Византии, у Феофила, посланцев двух каганов — хазарского и русского. Русь, как и Хазария, искала поддержки у Византии в своей борьбе с надвигающейся с Востока новой грозной опасностью. Ею были печенежские орды.

Мы не знаем, чего добились русские послы у Феофила, но несомненно их там приняли приветливо, ибо в противном случае император Феофил не стал бы ходатайствовать о них перед Людовиком Благочестивым.

Что обещала Византия Руси, также неизвестно, но она, по-видимому, учла опасность, которую представляли печенеги и для нее, и понимала, что Русь, в случае если кочевники занесут свою кривую саблю над «ромеями», может нанести им удар в спину и отвлечь их силы на себя. Кроме того, хозяйничанье печенегов в степях не могло не отразиться на растущих торговых сношениях Византии с «северными варварами», в которых была так заинтересована Восточно-Римская империя.

Для этого были забыты и походы русских на Сурож, а быть может, и, на Амастриду, их «грубость и дикость», их «кровожадность» и жестокость.

Теперь они сами просили помощи у Византии и становились ее союзниками.

Русские послы у Феофила были дипломатическими представителями своего государя, который по старому обычаю носил хазарское название «кагана». Он правил на Руси, был царем народа «Рос», т. е. русского.

Все это свидетельствует о наличии где-то в Восточной Европе в 30-х годах IX в. своеобразного русского каганата, а следовательно, русского государства, в какой бы примитивной форме оно ни существовало.

Русский каганат Бертинских анналов, безусловно, уже не зависит от Хазарии. Он несет на себе явные следы хазарского влияния, но государство кагана народа «Рос» уже независимо от кагана хазарского ведет самостоятельные дипломатические переговоры, посылает своих послов, заключает союзы, организует оборону своих рубежей.

Русский каганат, освободившийся от хазарского владычества, был первым крупным государственным образованием Древней Руси.

Где был расположен русский каганат?

Несомненно, не на юге, не на побережье Азовского или Черного моря, так как туда русские послы вернулись бы из Византии морем, не прибегая к путешествию через Германию. Он не был и на севере, так как вряд ли бы Новгород, Псков, Полоцк или Ростов были обеспокоены появлением в степях новых орд кочевников.

Я считаю, что земли русского каганата лежали в области Среднего Приднепровья, у «гор киевских», так как, только допустив это, мы можем понять, почему появление печенегов, доходивших несомненно до Днепра, а быть может, проникающих даже и дальше на запад, перерезало пути, по которым шло общение русского каганата и Византии.

Посланцы кагана русского еще успели проехать по Днепру в Византию, но обратно вернуться тем же путем в Киев они уже не могли, так как на берегу Днепра уже мелькали печенежские всадники.

Поэтому-то Феофил и просил Людовика Благочестивого помочь им вернуться в свою страну кружным путем, через Германию и Польшу или Чехию.

Путь по Днепру был перерезан. И пока он будет вновь восстановлен, пройдет много времени. Вот почему 18 мая 839 г. в далеком Ингельгейме император Людовик Благочестивый слушал речи послов кагана русского. Он принял их недоверчиво.

О Руси на Западе уже, очевидно, кое-что слышали. Мы не знаем, когда Запад узнал о Руси, о русах, но вряд ли случайными являются упоминания о русах, союзниках арабов в их борьбе с Карлом Великим в Испании, в тех замечательных строках «Песни о Роланде», которые и до наших дней остаются еще загадкой.

Русы могли быть не только врагами арабов, будучи воинами хазарского кагана, но и поступать на службу к арабам и, проникая далеко в глубь земель халифата (стоит вспомнить о путешествиях русов-купцов до Багдада по Инб-Хардадбегу, и сообщение Абдул-Касима о вторжении русов в Аравию для овладения Багдадом), выступать в роли союзников арабов.

И упоминание о русах в «Песне о Роланде» отнюдь не является историческим анахронизмом.

Мы не знаем, когда сложились и те сказания, которые послужили основой повествования о «витязях из руссов» (Riuzen), «витязях из Киевской земли» (von dev Lande ze Kiewen), в «Песне о Нибелунгах», но вряд ли ошибемся, если отнесем их к ранней, гораздо более ранней, чем XII в., эпохе.

Уже в самом начале X в. Русь усиленно торгует с Раффельштедтом, а это предполагает завязывание торговых сношений Руси и Запада гораздо ранее.

Все сказанное — только предположение, но чем же тогда объяснить, что Людовик Благочестивый так недоверчиво отнесся к словам послов кагана русского?

Чем они вызвали такую подозрительность? Не тем ли, что, назвав себя «русскими», они вызвали у Людовика иные ассоциации, а употребление в разговоре друг с другом своего родного языка, языка, звучавшего как-то странно знакомо, но не по-«русски», заставило его сравнить то, что он знал о «русах», с тем, что представляли собой по своей внешности, языку, по манере держаться эти послы кагана народа «Рос»?

И обман был обнаружен. Послы русского кагана оказались шведами, т. е. теми самыми норманнами, которые с конца VIII в., а особенно с начала IX в., становятся грозой Западной Европы. Очевидно, Людовик и его окружение знали кое-что о Руси и русах, о народе «Рос», как вскоре, в 80—90-х годах IX в., узнал со слов датчанина Оттера о далеком, где-то у верховьев Дона, государстве и народе «Рошуаско» (Roschouasko) король Альфред Великий.61

Это-то и заставило императора настороженно отнестись к тем, кто выдавал себя за послов «Росси». Послы кагана русского больше напоминали другой народ, ставший грозой для всей Европы, — норманнов. И они действительно оказались норманнами — шведами. Подозрения Людовика оказались не беспочвенными. Император был прав, опасаясь того, не являются ли эти посланцы обманщиками, разведчиками, шпионами, высматривающими слабые места обоих императоров, для того чтобы дать возможность норманской вольнице нанести им серьезный удар.

Задержав послов «Рос», оказавшихся шведами, Людовик принялся за расследование, о чем в вежливой, дипломатической форме поставил в известность послов Феофила.

Так развертывались события в пяти местах: на Среднем Днепре, в Хазарии, степях, Византии и в Ингельгейме.

То, что посланцы кагана народа «Рос» оказались шведами, не должно никого удивлять, так как норманны — морские разбойники, купцы, грабители и воины-наемники одновременно — в те времена уже появились в этих своих ролях и на западе и на востоке Европы.

Могли они оказаться и на службе у кагана русского, который их-то, наиболее подвижный и бывалый элемент, и отправил в качестве своих послов к Феофилу.

За границей государства народа «Рос» они, представители русского кагана, естественно именовали себя русами, «рос»-ами, подобно тому как это делали не только послы «от рода Рускаго» времен Олега и Игоря, все эти Фарлафы, Карлы, Инегельды, Руальды и т. д., явно скандинавского происхождения, но и русские дипломаты иноземного происхождения XVII и XVIII вв.

Но когда их принадлежность к народу «Рос» была поставлена под сомнение и начался допрос, то, уточняя свою национальность, они вынуждены были сказать, что они — шведы (eos gentis esse sueonum), а это было им очень нежелательно, так как их родичи — норманны — успели уже снискать себе ненависть в Западной Европе.

Мы не знаем, чем закончились миссия послов кагана к Феофилу и их путешествие в Ингельгейм, но благодаря им перед нами из глубин былого очерченный скупыми и отрывочными фразами выступил Русский каганат, государство кагана народа «Рос», не только предтеча и предшественник Киевской державы, но сама эта последняя в ее первоначальном, эмбриональном состоянии, тот самый русский каганат, выросший в составе и в борьбе с хазарским каганатом, высвободившийся от власти хазарского кагана, но сохранивший на себе печать хазарского влияния, воинственные дружины которого огнем и мечом прошли по владениям Византии.

В этот период времени существуют три центра Древней Руси.

Об этих трех центрах Руси много говорят восточные писатели.

В своей «Книге путей для познания государств» Аль-Джайгани (конец IX — начало X вв.) говорит: «Русы состоят из трех родов: 1) из Русов, живущих в ближайшем соседстве с Булгаром; их владетель живет в городе, называемом Куиаб, который больше Булгар; 2) из Славян (Славия); 3) Тания. Жители ездят по торговым делам в Киев».62

Это сообщение Аль-Джайгани подтверждают пользовавшиеся его сочинением более поздние писатели: Аль-Истархи (около середины X в.), Аль-Балхи, Ибн-Хаукаль (70-е годы X в.), персидский аноним X в., Идризи (XII в.), с той только разницей, что Тания — третий центр Руси — носит у них название Арта, Артания, Уртоб, Apсa (Арсания, Артсания) и говорится, что туда никто из чужеземцев не попадает, «ибо они (жители Арты, Артсании. — В.М.) убивают всякого чужестранца, путешествующего по их земле; только что спускаются они по воде и торгуют, но никому не рассказывают о своих делах и не допускают никого провожать их».63

Можно считать установленным, что Славия — это область ильменских словен, а Куява, или Куиаб, — Среднее Приднепровье, Киевская земля.

Она «ближе к Булгару», т. е. дунайским болгарам. «Дальше первого», т. е. Куявы, дальше, конечно, от стран мусульманского Востока лежит «Славия».

Эти области хорошо известны Востоку. Они ведут торговлю, допускают в свои земли чужеземных купцов.

Ближе всего к Хазару Арта, или Артсания. Но где она? Сведения о ней скудны и противоречивы. В обширной литературе об этом «третьем центре Руси» можно найти всевозможного рода суждения. Чаще всего Артании) связывают с Таманью и считают, что этот третий центр Руси восточных писателей дал начало Тмутараканскому княжеству.64 Связывают «Артсанию» с землей мордвы, ерзи, Ердзанью, с Поволжьем и остатками этой Руси считают «Пургасову Русь» XIII в.65

И наконец, Артанию связывают с «островом русов» арабских писателей. А «остров русов» помещают и на севере (Шахматов, Платонов), и на Тамани, и в устье Дона, и на низовьях Волги, и в Крыму.

Об «острове русов» подробно говорит Ибн-Росте (Ибн-Даста):

«Что касается до Руси, то находится она на острове, окруженном озером. Окружность этого острова, на котором живут они (русы), равняется трем дням пути; покрыт он лесами и болотами; нездоров и сыр до того, что стоит наступить ногою на землю и она уже трясется по причине (рыхлости) обилия в ней воды. Русь имеет царя, который зовется Хакан-Русь».

Далее рассказывается о том, что эта островная Русь не имеет ни пашен, ни недвижимого имущества, живет тем, что добывает мечом и торговлей. Русы воинственны, мужественны и храбры, постоянно готовы к столкновениям и сражениям. Они совершают набеги на славян, захватывают их в плен, собирают в земле славян дани. Они имеют рабов, богаты, торгуют мехами. Свои набеги русы совершают не на конях, а на кораблях.66

Гардизи прибавляет, что многие славяне приходят к русам служить, чтобы службой приобрести себе безопасность.67

Но «остров Русов» — не Артания, так как «русы» на своем острове «гостям оказывают почет и обращаются хорошо с чужестранцами, которые ищут у них покровительства, да и со всеми, кто часто бывает у них, не позволяя никому из своих обижать или притеснять таких людей. В случае же, если кто из них обидит или притеснит чужеземца, помогают последнему и защищают его» (Ибн-Росте),68 а русы из Артсании «убивают всякого чужестранца, путешествующего по их земле» (Ибн-Хаукаль, Аль-Балхи и др.).69 У них-то, по свидетельству «Жития Георгия Амастридского», «древнее таврическое избиение иностранцев (ксеноктония. — В.М.), сохраняющее свою силу», продолжает еще существовать.70 Обычай ксеноктонии, роднящий русов с таврами, свидетельства Скилицы, Кедрина, Зонары о народе «Рос», который «жил у северного Тавра», наличие позднее русских в Крыму — все это заставило А.Н. Насонова сделать вывод о том, что «остров русов» лежал где-то в северной части Крыма, и отождествить Артанию и «остров русов».71

Это неверно. Скорее русы Артании, чем «острова русов», сохранившие обычай ксеноктонии, могут быть связаны с Тавром. Но для объяснения наименования русов тавро-скифами, для объяснения свидетельств Скилицы—Кедрина и Зонары о «Роси», жившей «у северного Тавра», для объяснения свидетельства персидского анонимного географа X в. о русах, живущих на берегу Черного моря, отнюдь еще не обязательно приурочивание «острова русов» к Крыму, так как все это может относиться и к Приднепровской Руси, и к уличам, и тиверцам, жившим «до моря». Но предложение А.Н. Насонова о раннем появлении русов где-то на юге, у берегов Черного моря, в IX в. и, быть может, даже в первой его половине, получает подкрепление в других источниках, а именно в «Записке готского топарха», в договоре Игоря с Византией, в древнееврейском документе о царе русов Хальгу, ибо все они будут говорить о связях Руси с населением Приазовья и Причерноморья и о распространении влияния киевского князя на области, прилегающие к хазарским и византийским владениям в Крыму и на Северном Кавказе и к землям черных болгар, что не может не предполагать наличия где-то в Таврии, на берегу Черного или Азовского моря, поселений русской дружинной вольницы, быт которой мог весьма походить на то, что пишут об «острове русов» мусульманские писатели. Это было гнездо дружинной русской вольницы, работорговцы и купцы, известные хорошо на Востоке своим мужеством и храбростью, для которых меч был средством для захвата добычи, для установления своей власти и влияния, и брались они за него, видимо, очень часто, и «мечи у них (были) Соломоновы».

Итак, мы не исключаем предположения А.Н. Насонова о том, что «остров русов» был где-то на юге, быть может даже в Крыму. Но только обычай ксеноктонии сохранялся среди населения не «острова русов», а где-то в другом месте, в Артании, и обычай приношения в жертву иноземцев характеризует не только южных, причерноморских русов, но и другие племена русов, да и не их одних. А в описании убийств русов в Пафлагонии по «Житию Георгия Амастридского» обычные убийства жителей захваченных русами городов, очевидно, смешиваются с ксеноктонией. Но если мы не знаем точно, где именно на юге находился остров русов, то из этого вовсе не следует, что мы должны принять точку зрения Вестберга, Томсена, Шахматова, Бартольда и других о северном местонахождении этого острова и приурочивать его к Старой Руссе.72

Вряд ли бы своего правителя северные «островные русы» именовали по-хазарски хаканом. Это наименование ведет куда-то на юго-восток, в сферу хазарского влияния. Они, эти русы, по Аль-Балхи (середина X в.), «многочисленны и так сильны, что налагают дань на пограничные области из Рума», а соседят они «с Румом на севере».

Это опять-таки говорит скорее о южном, чем о северном местонахождении этих русов.

Мы не можем точно определить местонахождение Артании.

Известно лишь одно, что она была где-то на юге или на юго-востоке, а следовательно, ближе всего к Хазарии.

Отсутствие упоминаний о ней в летописи, — указывает Б.Д. Греков, — «можно объяснить тем, что Артания к этому времени вошла настолько прочно в состав Хазарского каганата, что о ней современники уже не говорили как об одной из самостоятельных частей Руси».73

Артания, этот третий центр Древней Руси, до сих пор остается загадкой.

Все эти три политических объединения Руси, сложившиеся в IX в., существовали до образования древнерусского государства. Сведения, которые почерпнул Аль-Джайгани, визирь Хорасана, писавший в конце IX в., восходят к каким-то источникам, письменным и устным, не моложе середины IX в. Правда, такое деление Руси встречается и у более поздних арабских и персидских писателей, но многие из них пользовались сочинениями Аль-Джайгани, и вряд ли это деление продолжало существовать в действительности в X в., если не говорить о традициях и пережитках. Следовательно, перед нами предлетописная Русь, Русь восточных писателей, выступает как страна с тремя политическими объединениями: северо-западной Славней, южной, Приднепровской, Куявой и южной или юго-восточной Артанией. Каждое из этих предгосударственных политических образований, согласно сведениям, сообщаемым арабскими и персидскими источниками, имеет своего «царя» и ведет самостоятельную политику.

Летопись также сохранила упоминание о делении восточного славянства по его политическим судьбам на две группы: северо-западную и юго-восточную.

«Повесть временных лет» сообщает: «Имаху дань Варязи из Заморья на Чюди и на Словенах, на Мери на Всех, и на Кривичех; о Козари имаху на Полянех, и на Северех и на Вятичех...».

Эти две группы племен соответствуют Славии и Куяве арабов.

Словене, кривичи, чудь, меря и весь составляют одно политическое объединение, северо-западное. В нем первенствующее значение имеют словене ильменские. Отсюда и название страны у арабов — «Славия». Эта группа славянских и финских племен попала под власть «находников» — варягов и платила им дань. Это, так сказать, «варяжская группа», варяжская не по культуртрегерской роли варягов, а по своим связям с Варяжским морем, Бахр-Варанг арабов, с варяжским западом, по борьбе с варягами, которая объединила, как это мы увидим дальше, все эти славянские и финские племена в политический союз — первое примитивное полугосударственное образование на берегах Волхова и Ильменя, у Ладожского озера и на побережье Финского залива.

Второе политическое образование составляют поляне, вместе с северянами, радимичами и вятичами входившие в «хазарскую группу» славян.

Это — юго-восточное объединение славянских племен. Некогда их связывала общность подчинения хазарскому кагану, позднее — борьба с хазарами и высвобождение из-под власти кагана. На северо-западе «насилье деяху» варяги, на юго-востоке — хазары. Но когда накопили силы и Русь Ильменская и Русь Днепровская, они сбросили с себя владычество «находников» с низовьев Волги и из сумрачной Скандинавии. Так «Повесть временных лет» отразила существование «Славян» и «Куявии», так возникли «сначала два государства: Киев и Новгород» (К. Маркс),74 и лишь позднее их история тесно переплелась, лишь позднее они слились в Киевское государство. Русь Приднепровская рано освободилась от хазарского владычества. Русский каганат, государство народа «Рос», кагана русского, возник еще в 30-х годах IX в., а быть может, даже несколько ранее. Уже тогда на арене мировой истории Русь выступила как самостоятельная политическая сила. Ее дипломаты — послы, ее храбрые воины-дружинники заставили Византию, Запад и Восток заговорить о русах, о Роси, и Черное море вскоре стало «Русским морем». На северо-западе «во времена же Кыева и Щека и Хорива Новгородстии людие, рекомии Словени и Кривици и Меря. Словене свою волость имели, а Кривицы свою, а Мере — свою; кождо своим родом владяше; а Чюдь своим родом; и дань даяху Варягом от мужа по беле и веверици; а иже бяху у них, то ти насилье деяху Словеном, Кривичем и Мерям и Чюди».75

Когда установились даннические отношения славянских и финских племен Приильменья и Приладожья по отношению к варягам?

В Восточной Европе норманны появились рано. В Прибалтике их поселения датируются VI в. Правда, эти поселения просуществовали непродолжительное время, и только в IX в. норманны сделали новую попытку утвердиться в Прибалтике.

К концу первой половины IX в. относится первая волна интенсивных норманских вторжений, охвативших Западную и Восточную Европу.

В 844 г. норманны нападают на Севилью и тогда же, в первой половине IX в., норманны появляются в Приладожье и Ладога (ныне Старая Ладога) превращается в Альдейгобург скандинавских саг. Здесь среди местного населения — карел, води, словен, вепсов («людий») — появились первые «находники» — варяги. Это были воины и грабители, купцы-разбойники, охотники за пушниной и живым товаром, арабскими диргемами, восточными драгоценностями, за богатствами легендарной Биармии. Они прорывались далеко на Юг и Восток до Булгар, сказочно богатого «Серкланда» (Итиля) и Каспия. На севере они прошли до Биармии (Перми), и их ладьи бороздили Белое море. На Западе центром их торговли был знаменитый город Бирка.

Грабя, убивая, порабощая, торгуя, облагая данью, они бурей проносились по землям славянских и финских племен.

Это были скорее разбойники, чем купцы, скорее враги, нежели правители. И отсутствие скандинавских вещей того времени в находках на территории Восточной Европы, датируемых IX в., говорит о том, что скандинавские викинги приходили сюда не для торговли, а для грабежа. Недаром в Скандинавии, особенно в Швеции, найдено огромное количество восточных монет и вещей VIII—IX вв.

«Совершенно ясно, что норманны в это время приезжали в Восточную Европу без всяких товаров, грабили славянские и финские племена, торговали награбленным добром и рабами на Волге — в Булгаре, по-видимому, и прямо у хазар — и возвращались с добычей к себе обратно в Скандинавию. В этой ситуации вполне возможно и даже (для скандинавов) необходимо было завоевание норманнами и обложение данью отдельных славянских и финских племен».76

Хищнические набеги варягов, грабивших и собиравших дани со славян, чуди, кривичей, мери, нашли отражение в рассказе Новгородской I летописи (Новгородской летописи по Синодальному харатейному списку) о том, как варяги «насилье деяху» населению северо-западных земель Восточной Европы и «дань даяху варягам». Это было время походов викингов на Апуле, в землю корси и летьголы (853 г.), на Восток по знаменитой «восточной дороге» (Austrvegr) или «варяжской дороге» (vaeringjavegr), первые набеги по которым древние рунические надписи в Швеции датируют самым началом IX в.77

Норманны сперва Западной Двиной, Невой и Ладогой, через систему рек севера Восточной Европы, проникли на Волгу. Оба пути, двинский и Невско-Ладожский, были использованы ими одновременно в первой половине IX в. Это были главным образом шведы из Готланда («гьте»), Упланда и Сёдерманланда, в частности шведы из прибрежной полосы Упланда Рослагена, насекшие на мраморной лапе Пирейского льва название своей родины: «Они жили в Рослагене». Но были среди варягов и норвежцы («урмане»), и датчане, и позднее — исландцы.78 Суровая природа их родины — Скандинавии, быстрый рост населения при ограниченных ресурсах страны, рост централизации и укрепление королевской власти понуждали недовольных конунгов собирать отряды викингов и устремляться в свои сказочные путешествия и походы за богатством, добычей, землей и властью от Севильи, Италии, Сицилии до Исландии, Гренландии, Геллуланда (Лабрадора), Маркланда (Нью-Фаундленда) и Винланда (американский материк у Нью-Йорка), от Шпицбергена до Каспия и Закавказья.

В этих своих походах они открыли и «Гардарики» — Древнюю Русь. И первой областью, которую они попытались превратить в заповедное поле для охоты за живым товаром и пушниной, население которой они пытались сделать своими данниками и рабами, была область «Славии» восточных писателей. Здесь они пытались создать свои опорные пункты, и, быть может, таким пунктом была Ладога — Альдейгобург скандинавских саг. Но славянское и финское население Гардарики не собиралось переносить «насилия» варягов и их разбойничанья в родной земле.

Надо полагать, что к концу первой и к началу второй половины IX в. союз племен северо-запада, возглавляемый словенами, в земле которых стояли уже Ладога, Новгород и Старая Русса, так же как и в земле их соседей — кривичей, уже высились стены Пскова (Плескова) и Изборска, вырос в серьезную политическую силу. Многие финские племена в совместной борьбе с грабителями-варягами признали руководящую роль многочисленных и сильных словен (чудь, меря, весь), другие уже просто начали сливаться с ними (водь), теряя и свои племенные наименования, и все чаще и чаще выступая под общим наименованием для всех финнов — «чудь». Это имело место прежде всего в районах древней словенской колонизации, близ самого Новгорода. Подпали под влияние словен и соседние кривичи, псковско-изборская ветвь многочисленного кривичского племени.

Время существования отдельных племенных «волостей» отходило в область преданий. Складывался могучий племенной союз. Входившие в его состав племена взялись за оружие «и въсташа Словене и Кривици и Меря и Чудь на Варягы, и изгнаша я за море, и начаша владети сами собе и городы ставити...».79

Варяги были изгнаны, и нет оснований не верить беспристрастному рассказу летописца, так как он находит подтверждение в археологических материалах.

Анализ скандинавских вещественных памятников, обнаруженных в Восточной Европе и датируемых концом IX и X вв., приводит нас к выводу о том, что характер взаимоотношений норманнов со славянским и финским населением Восточной Европы того времени резко меняется по сравнению с началом и серединой IX в.

И дело не только в том, что складывается другой великий торговый путь Восточной Европы, связывающий Север и Юг, Запад и Восток, путь «из варяг в греки», более поздний в сношениях Западной Европы со странами Востока, нежели Волжский, датируемый серединой или началом второй половины IX в.

Меняется сама роль норманнов на Руси. Это уже не разбойники, ищущие славы и добычи, воины-насильники, купцы-грабители. Норманны на Руси конца IX—X вв. выступают в роли купцов, о чем говорит обилие привозных скандинавских вещей, так как теперь в Гардарики ездили не грабить (о повторении того, что было до сих пор, о «насилиях» и дани, уже не могло быть и речи), а торговать. Торговать фибулами и мечами, в последнем случае — в прямом и переносном смысле, когда варяг предлагал в качестве товара свой боевой «франкский» меч, а в придачу к нему — свою воинскую доблесть, свой опыт мирового воина-бродяги, свою ярость берсеркера, свою преданность тому, кто больше платит.

В конце IX—X вв. норманны на Руси выступают в качестве «варя-гов»-купцов, торгующих с Востоком, Западом и Константинополем (Миклагард) и снабжающих товарами иноземного происхождения все страны Востока, Юга и Запада и прежде всего — самую Гардарики. Они выступают в роли воинов-наемников — «варягов», и в этом своем качестве и под этим названием, как наемники, служащие по договору на Руси, в Гардарики, или в Византии они выступают и в русских, и в византийских (Βαράγγος), и в скандинавских (vaeringjar) источниках. Отдельные скандинавские ярлы оказываются более удачливыми и ухитряются захватить в свои руки власть в некоторых городах Руси, как это произошло с варягом Рогволодом (Rögnvaldr, Raknvalt, Rangualdus), осевшем в Полоцке (Pallteskja — Полтеск), а быть может, и в Турове (варяг Туры по преданию), и в Пскове (где сидели, видимо, варяги, так как Ольга, родом псковитянка, носит скандинавское имя Helga), и в других местах.

Большая же часть норманских викингов выступала в роли наемных воинов-дружинников русских племенных князьков или русского кагана вместе с другими княжескими дружинниками или вместе же с другими княжескими «мужами», выполняя различные поручения в качестве «гостей»-купцов и «слов» (послов) князя, как это отметили Бертинские анналы.

От былого грабительства варягов на Руси не осталось и следа, хотя они и не раз пытались захватить власть и, пользуясь силой, утвердить на Руси свою династию, вернее, сделать своих конунгов правителями на Руси.

Но в данном случае речь шла уже не о «насилиях» находников-варягов «из за моря», совершающих грабительские налеты и по реализации товара на Востоке возвращающихся к себе на Готланд, в Упсалу, в Рослаген и т. п., а о попытках их использовать в своих целях нарождающуюся русскую государственность, одним из винтиков которой были они сами, норманские наемные дружины. Речь шла уже об удачных или неудачных авантюрах инкорпорированных русской государственностью дружинных организаций варягов, находящихся на службе у русских князей и каганов, а не об установлении власти «заморских» варягов, пытающихся стать повелителями славянских и финских земель и превратить их в объект грабежа и эксплуатации.

Варяги еще играли некую, и подчас очень большую, иногда решающую, роль, но уже в качестве одного из элементов древнерусского общества. Они были составным и далеко не главным элементом тех классово-господствующих сил древнерусского общества, которые складывали и создавали русское государство. Они были, так сказать, «одними из», а не единственными. Власть и богатство были у местной знати, и прежде всего славянской знати, хотя и разбавленной на севере и северо-западе верхушкой финских племен. Она-то и приглашала варяжские наемные дружины для защиты своих городов и земель, для защиты торговых путей, защиты зачастую от таких же наемников-варягов соседнего «княжения», или «волости», или разбойничьей норманской вольницы. В этой привычной им социально родственной среде норманны охотно и быстро растворялись. Женясь на русских, эти скандинавские воины бесповоротно садились на русскую почву и русифицировались часто уже во втором поколении.

Но пока древнерусская государственность была слаба, пока существовало, собственно, несколько крупных государственных политических образований, множество слабых племенных княжений и море родов и общин во главе со «старейшинами», пока не было единой русской державы, до тех пор норманские искатели славы и наживы на отдельных этапах становились силой, способной навязать древнерусскому обществу свою власть.

Здесь, на Руси, они застают те же формы хозяйственной деятельности и общественной жизни, то же варварство, которое им было так хорошо знакомо на их изрезанной фиордами, покрытой лесами, озерами и горами холодной родине, порождением которого были все эти ярлы и конунги, вся эта масса викингов, устремившихся в поисках добычи на юг, запад и восток.

В Гардарики они попали в родственную им дружинную среду, в среду всех этих «вячших», «лучших мужей», «старой» и «нарочитой чади», «великих» и «светлых» князей и «всякого княжья» и, быстро освоившись, растворились в ней, сохранив следы своего пребывания на Руси в топонимике, в именах собственных, некоторых заимствованиях в русском языке из скандинавских и т. п.

Но об этом подробнее дальше.

«Славия» оказалась достаточно сильной, для того чтобы заставить варягов отказаться от своих грабительских налетов на области словен, кривичей, мери, веси, чуди и выступить в другой роли, роли купцов и воинов-наемников.

Но она не была еще достаточно сплоченной и сильной, чтобы помешать им осуществить свой авантюристический план захвата власти в «Славии».

О борьбе между племенами и городами северо-западного объединения славянских и финских племен сообщает летописец.

Положив конец грабительским вторжениям варягов, «почаша сами в собе володети», князья и «старейшины» словен и кривичей, чуди и мери начали междоусобную борьбу «и въста род на род», «въсташа сами на ся воевать, и бысть межи ими рать велика и усобица, и въсташа град на град, и не беше в них правды».80

При такой ситуации — а сомневаться в том, что такая «усобица» могла иметь место в действительности, нет никакой необходимости, — вполне понятно приглашение варяжской наемной дружины словенами, а с ними вместе и частью чуди, кривичей и других племен. Это приглашение дружины норманского конунга и нашло отражение в знаменитом летописном рассказе о призвании варягов.

«И идоша за море к Варягам, к Руси: сице бы ся звахуть и Варязи Русь, яко се друзии зъвутся Свие, друзии же Урмане, Анъгляне, друзии Гъте, тако и си. Реша Руси Чюдь и Словении, и Кривичи и Вси: "земля наша велика и обильна, а наряда в ней нет; да поидете княжит и володети нами". И изъбрашася 3 братья с роды своими, и пояша по собе всю Русь, и придоша старейший, Рюрик, седе Новегороде, а другой, Синеус, на Белеозере, и третий Изборьсте Трувор. И от тех Варяг прозвася Руская земля, Новугородьци, ти суть людье Нугородьчи от рода Варяжьска, прежде бо беша Словении».81

«И от тех Варяг, находник тех, прозвашася Русь, и от тех словет Руская земля; и суть Новгородстии людие до днешнего дни от рода Варяжьска», — добавляет Новгородская I летопись.82 Эти строки, варьирующие в различных летописных сводах, послужили поводом к созданию бесчисленных норманских и антинорманских теорий о варягах, их приглашении или завоевании ими, о происхождении термина «Русь» и т. д. и т. п., т. е. всех тех проблем, которые волновали исследователей начиная с XVIII в. и до наших дней. Мы не собираемся давать историю вопроса, ибо это дело историографического труда, а не конкретного исследования, подобного нашему.83 Нам кажется, что летописный рассказ о призвании варягов в искаженном и отредактированном бесчисленными летописцами виде, часто выполнявшими определенный политический заказ, отразил вот какого рода конкретные исторические события, имевшие место где-то на северо-западе Руси около начала второй половины IX в.

Туманные предания, сохранившиеся в Новгороде и попавшие в летопись, говорят о «старейшине» новгородском Гостомысле. Пусть Гостомысл — легендарная личность, но воспоминания о доваряжской самостоятельности Новгорода, об управлении в нем «старейшин» несомненно отражают время «волостей» и «земель», управляемых местными владыками.84 Один из таких владык пригласил на помощь в борьбе с другими «старейшинами» какого-то варяжского конунга, которого летописное предание назвало Рюриком. «И придоша к Словеном первее и срубиша город Ладогу, и седе старейшей в Ладозе Рюрик».85

Но варяжскому викингу показалась заманчивой перспектива овладеть самим Holmgard — Новгородом, и он, с дружиной явившись туда, совершает переворот, устраняет или убивает новгородских «старейшин», что нашло отражение в летописном рассказе о смерти Гостомысла «без наследия», и захватывает власть в свои руки. Никоновская летопись, несомненно использовавшая какие-то древние источники, отмечает, что узурпатор встретился с длительным и сильным сопротивлением со стороны новгородских «мужей» и, как об этом свидетельствуют позднейшие события, связанные тоже с «насильем» варягов, этими «мужами» были новгородские «лучшие мужи» из «Словенской тысячи», древней новгородской городской военной организации — тысячи, сложившейся у древнейшей части Новгорода — Славны, Славенского холма.

Вскоре после переворота (Никоновская летопись дает и дату — 864 г.) «уби Рюрик Вадима Храброго, и иных многих изби новгородцев, съветников его». Борьба с варяжским узурпатором длилась долго. Прошло три года и «...избежаша от Рюрика из Новгорода в Киев много Новгородцкых мужей».86

Известия Никоновской летописи о борьбе Вадима Храброго и «съветников его» с варягами Рюрика станут нам тем более понятными, если мы учтем, что вокняжение Рюрика в Новгороде произошло в результате переворота, помимо воли и желания новгородских «мужей» и даже вопреки им, а это, естественно, породило борьбу между узурпаторами-варягами и новгородцами, стремившимися сбросить навязанную им оружием власть варяжского викинга. В летописном повествовании различных сводов нашли отражение и приглашение варяжской дружины (что и послужило мотивом для летописного рассказа о призвании варягов), и захват власти варягами, и борьба с ними, что вылилось в сообщение о Вадиме Храбром и «съветниках его», выступивших против Рюрика.

«Если быть очень осторожным и не доверять деталям, сообщаемым летописью, то все же можно сделать из известных нам фактов вывод о том, что варяжские викинги — допустим, даже и призванные на помощь одной из борющихся сторон, — из приглашенных превратились в хозяев и частью истребили местных князей и местную знать, частью слились с местной знатью в один господствующий класс».87

Варяги еще не раз пытались совершать нечто подобное тому, что произошло в Новгороде.

Так было при Владимире, когда они, захватив Киев, заявили Владимиру: «се град наш, мы прияхом и», и только умелая и осторожная политика спасла Киев и Владимира от повторения новгородских событий предшествующего столетия.

Почти аналогичное явление имело место в Новгороде при Ярославе, когда варяжские дружинники грабили и насильничали над новгородцами, чем и вызвали выступление последних против себя и резню варягов.

Так произошел захват власти варяжским конунгом.

Рассказ летописца о призвании варягов возник в определенное время, в определенной среде, под влиянием политических факторов определенного порядка.

Наличие в Киеве XI—XII вв. англосаксонской параллели призвания князей «из за моря» не может вызывать сомнений ни у кого.

Это время Эдвина и Эдуарда, сыновей английского короля Эдмунда Железный Бок, изгнанных из Англии датским конунгом Канутом, Гиты Гаральдовны и тех англосаксов, которые в качестве свиты и наемников-дружинников появились в это время в Киеве, время ирландцев-скоттов, время, когда изгнанные норманнами англосаксы появились на Руси и в Византии.

С ними вместе на Русь пришли эпические мотивы о борьбе племен и призвании из-за моря братьев править и княжить, чрезвычайно близкие летописному рассказу о призвании трех братьев-варягов; равным образом как и те сказания и материалы, которые послужили англосаксонской параллелью к «Поучению детям» мужа англичанки Гиты Гаральдовны Владимира Мономаха. И ирландское предание о призвании трех братьев, равно как и рассказ Видукинда в его истории саксов о призвании бриттами в свою «великую и обильную землю» князей из саксов Генгиста и Горсы, несомненно послужили прототипом рассказа летописца, создававшего свое сказание под влиянием рассказов и песен англосаксов Киевского двора.

Варяжское происхождение династии Рюриковичей, их скандинавские связи, та роль, которую играли варяги при дворе киевских князей, неясные припоминания о временах викингов на Руси, реальные норманны времен Ярославичей и Мономаха — все это послужило почвой, на которой летописец создал свой рассказ о призвании варягов, связав единодержавные политические тенденции Мономаха, по инициативе которого в угоду концепции «приглашенного князя» и единства княжеской линии в Михайловском Выдубицком монастыре редактировалась в начале XII в. «Повесть временных лет», с теорией «призвания варягов», с вопросом о роли варягов на Руси и, наконец, с происхождением самого термина «Русь».

Мы не знаем, существовали ли реальные Рюрик, Синеус и Трувор, но нет никаких оснований обязательно считать их легендарными.

Имя «Рюрик» несомненно скандинавское Hródrekr, Rorik, Rörik. Мы знаем попавшего во французские летописи Рӧрика Датского, известного своими набегами на страны Западной Европы, укрепившегося в городе Бирке, где начиналась знаменитая «дорога на восток», в Гардарики, «austrvegr» скандинавских саг и рун. Такой же конунг Рорик мог появиться и в самой Гардарики, сперва в Ладоге, а затем в Новгороде. О неясных и туманных местных белозерских преданиях о Синеусе сообщает А.А. Шахматов в своих «Разысканиях о древнейших русских летописных сводах». Вопрос о Рюрике заново пересмотрен Г. Вернадским в его книге «Ancient Russia» (1944 г.).

Мы можем сомневаться только в том, был ли он братом Рюрика и был ли Синеус норманном вообще. Судя по имени, скорее всего, что нет, и в нем едва ли не следует видеть славянского князька Белоозерской «волости», полурусской, полуфинской земли, населенной колонистами — словенами и аборигенами весью.

Правдоподобен рассказ летописца о том, как «прия власть Рюрик, и раздал мужем своим грады, овому Полотеск, овому Ростов, другому Белоозеро». Такая раздача земель и городов своим ярлам-дружинникам вполне понятна. И по этим городам варяжские ярлы сидели еще долгое время.

Мы не знаем, как попал Рогволод в Полоцк. Можно предположить, что появление особой самостоятельной варяжской династии в Полоцке, одним из представителей которой, и именно последним, был Рогволод, относится к IX в., но был ли Рогволод потомком того варяга, который во время варяжского переворота в Новгороде получил «Полотеск», или появление варягов в Полоцке связано с более ранним временем, хотя бы с варяжской экспедицией в землю корси и летьголы в 853 г., когда норманны по западнодвинскому ответвлению своей «дороги на восток» проникли до Pallteskia — Полтеска — Полоцка, где и обосновались надолго (напомним о походе норманнов на Курляндию из «Жития Ансгара», когда норманны взяли «славянский город»), на этот вопрос ответить пока что не удается.

Приднепровский юг, Киев, жил в это время еще своей особой жизнью. Древнейший центр славянства Восточной Европы, самый прогрессивный район передового славянского населения, сохранявший в известной степени традиции скифской и антской культуры, район возникновения древнерусской государственности, русского каганата, политического образования типа варварского государства, Куява арабских писателей, был еще слабо связан с Новгородом.

Его политическая жизнь протекала в бурных формах.

Стремление к добыче и славе снова привело «восточных варваров» к стенам «Восточного Рима» (К. Маркс). На этот раз нападению подвергся сам Константинополь.

18 июня 860 г. 200 русских кораблей (по Венецианской хронике Иоанна Диакона — 360 кораблей) неожиданно напали на Константинополь, воспользовавшись тем, что император Михаил стянул войско на юг для обороны границ империи в Малой Азии, подвергшихся нападению арабов.

В двух беседах патриарха Фотия, датируемых 860 г., нападение русов нашло яркое отражение:

«Народ (Ρῶς, Рос. — В.М.) неименитый, народ, не считаемый ни за что, но получивший имя со времени похода против нас, незначительный, но получивший значение, народ уничиженный и бедный, но достигший блистательной высоты и несметного богатства, народ где-то далеко от нас живущий, варварский, кочующий, гордящийся оружием, неожиданный, не замеченный, без военного искусства, так грозно и так быстро нахлынул на наши пределы, как морская волна, и истребил живущих на этой земле, как полевой зверь траву или тростник или жатву... О, как все тогда расстроились, и город едва, так сказать, не был поднят на копье!.. Помните ли тот час невыносимо горестный, когда приплыли к нам варварские корабли... когда они проходили перед городом, неся и выставляя пловцов, поднявших мечи и как бы угрожая городу смертью от меча...».88

В Венецианской Хронике Иоанна Диакона без точной даты, но по отношению к событиям начала 60-х годов IX в. говорится, что «в это время норманны [«Nordmanorum gentes», причем под норманнами в данном случае следует подразумевать не обязательно скандинавов, а «жителей севера», по выражению Фотия, «где-то далеко (на север) от нас живущих»] осмелились напасть на Константинополь на 360 кораблях, но не будучи в состоянии нанести вред самому непобедимому городу, они храбро повоевали его предместья, перебили народа, сколько могли, и затем с торжеством вернулись домой».89

Положение осажденного Константинополя было очень серьезным. Теперь уже не крымские и малоазиатские владения подверглись нападению русских — горели предместья столицы империи, где грабили и убивали страшные «росы».

Императору Михаилу пришлось вернуться с похода и начать мирные переговоры с русскими. Наконец, был заключен договор «мира и любви».

Появление русских в 860 г. отмечено не только у Константинополя.

В «Житии патриарха Игнатия», составленном Никитой Пафлагонянином, говорится о том, как «злоубийственный скифский народ, называемый ρῶς, через Эвксинское море прорвался в залив, напал на остров Теревинт (у Синопа), опустошил всю местность и все монастыри, разграбил всю утварь и деньги, умертвил всех захваченных ими людей».90

Недельная осада Константинополя, продолжавшаяся с 18 по 25 июня, к величайшей радости жителей Константинополя была наконец снята. Русские удалились победителями, увозя с собой договор «мира и любви» — свидетельство их победы и триумфа и поражения могущественной империи. И Византия могла быть довольна тем, что дело ограничилось только опустошением, разорением и грабежом окрестностей Константинополя. Русь вынудила Византию считаться с собой и вписать свое имя в список могущественных и грозных народов.

Чем был вызван поход русских на Константинополь? Был ли он просто грабительским налетом?

На этот вопрос отвечает сам Фотий, сообщающий, что росы совершили свой поход на Византию в отместку за то, что «ромеи» истребили их соотечественников. За их смерть русские отплатили сторицей, предав огню и мечу окрестности Константинополя.

Нет никакого сомнения в том, что «ромеи» и русские со времени посольства кагана «народа Рос» к императору Феофилу, а быть может и ранее, находились в постоянном общении друг с другом. Русские ездили «слами» и «гостями» в Константинополь, как это имело место и позднее, во времена договоров Олега и Игоря с Византией, торговали и жили в Византии, сталкивались с греками на северном побережье Черного моря, у Днепровских и Бугских лиманов и в Крыму. Взаимоотношения между русскими и греками определялись соглашениями, договорами. Но, очевидно, незадолго до 860 г. греки нарушили соглашение «межю Русью и Грекы» и перебили русских «слов» и «гостей» в Константинополе или русских рыбаков и промысловиков где-нибудь у Белобережья или на Березани. Ответом на нарушение Византией договора о дружеских взаимоотношениях с Русью и был поход русских 860 г. — поход, ставящий задачей отмщение за нарушение греками международных соглашений, возобновление старых договорных отношений. Это война, а не налет, война, преследующая своей целью восстановление попранных интересов Руси, а не грабительский поход варваров, война как продолжение дипломатии, на которую было способно только государство.

К 866—867 гг. относится новый договор Руси с Византией о дружбе и союзе, не дошедший до нас, так же как и договор 860 г. На этот раз он был закреплен со стороны Руси принятием христианства от Византии и «епископа-пастыря» из Константинополя. Об этом говорят «Окружное послание» патриарха Фотия и биография императора Василия Македонянина, который, по выражению его биографа, склонил к дружбе «народ русский, воинственный и языческий, раздавая ему одежды золотые, серебряные и шелковые, а установив с ним дружбу и соглашение, уговорил принять крещение».91

Фотий в своем «Окружном послании» (866—867 гг.) говорит, что «Рос», народ, хорошо известный своей нелюдимостью и воинственностью, заменил свою языческую веру христианской, принял епископа и из врага стал союзником и обещал Византии военную помощь.92 Фотий рассматривал крещенных русских как поданных императора, и в этом нет ничего удивительного, так как принятие христианства каким-нибудь народом из Византии этой последней рассматривалось как установление некоей политической вассальной зависимости его от империи. Сообщение Фотия о крещении какой-то части Руси в 60-х годах IX в. подтверждается Уставом, приписываемым Льву Философу (886—911 гг.), где упоминается русская епархия, помещаемая в его списке 61-й, рядом с 62-й, аланской, и «Церковным Уставом» Владимира, где говорится о крещении Руси Фотием.

Вряд ли можно считать обоснованным мнение, что каталог, приписываемый Льву Философу (Льву Мудрому), на самом деле составлен при Алексее Комнене, так же как и стремление объявить «Церковный Устав» Владимира Святославича подложным на основании греческих порядков и норм, встречающихся в нем, что якобы не соответствовало древнерусской действительности, и на основании упоминания в «Церковном Уставе» о крещении Руси Фотием, так как, как это мы увидим далее, «Устав» был переводом на русский язык греческих церковных порядков и юридических норм, причем его составители больше копировали греческое церковное правило, чем заботились о приспособлении его к порядкам на Руси, а упоминание о Фотии, учитывая изложенное выше, не должно уже само по себе вызывать сомнения в подлинности «Церковного Устава».93

Появление русских у стен Константинополя вызвало большое смятение в Византии. «Росью» заинтересовались, о ней говорили и писали, пытались объяснить ее происхождение, проникнуть в ее историю.

Пока речь шла о нападении русских на окраины империи, они все же еще не были тем грозным и сильным врагом, которого надо было опасаться, который несет собой разорение и смерть, но когда они напали на столицу, о «Ρῶς» напуганные греки усиленно заговорили. И на сцену выступил библейский народ «Рос» («Рош» — др.-евр. «глава») пророка Иезекииля, который, по «Апокалипсису», явится перед концом света к «священному граду». В чрезвычайно популярных среди греческого духовенства книгах пророков и «Апокалипсисе» нашлось, таким образом, и объяснение названия народа «Ρῶς». Созвучность «руси» и «рос», огромное впечатление, произведенное на византийцев военными походами варварской, воинственной Руси — все это заставило византийское духовенство объявить «Ρῶς» народом «губительным и на деле и по имени», по «имени» именно потому, что он и есть тот самый библейский народ «Ρῶς», который своим появлением возвещает «конец света» и гибель «священного града» — Византии.

Недаром Фотий пересыпает свои «беседы» о росах ссылками на Иезекииля, Иеремию и «Апокалипсис», а Лев Диакон прямо называет «тавро-скифов» — русских — народом «князя Рос» Иезекииля.94

«Рос»-ами отрекомендовали Людовику Благочестивому послов кагана Руси и посланцы императора Феофила, а сами послы кагана, родом шведы, считая, что византийское наименование народа, кагану которого они служили, более знакомо дипломатическим кругам, и в Ингельгейме по-византийски именовали себя народом «Rhos».

Появление русских у стен Константинополя заставило Византию включить в свою дипломатическую деятельность и далекую Русь, Русь Киевскую, Русь Днепровскую.

Хотя, по выражению Фотия, Русь отделена от Константинополя многими землями и державами, судоходными реками и морями, а в «Тактике» императора Льва Философа говорится о том, что «северные скифы» не имеют больших кораблей, так как выезжают в море с рек, где нельзя пользоваться большими судами, а приходится пользоваться легкими лодками, что говорит именно о днепровском, а не азово-черноморском происхождении этих русских, тем не менее с Русью приходится считаться, ее надо опасаться, с ней необходимо заключать договоры «мира и любви».95

Может быть, в связи с нападением Руси на Константинополь в 860 г. стоит и хазарская миссия Константина (Кирилла) Философа, который встречал «русинов», интересовался ими, крестил в Хазарии, где немало было русских, «до двухсот чадий», и, быть может, вел переговоры, результатом которых должно было быть предотвращение походов русских, подобных тому, который в 60-х годах вызвал такое волнение и страх по всей империи.96

Итак, мы приходим к выводу, что поход на Константинополь 860 г. был предпринят из Руси Киевской, что договоры «мира и любви» заключались с Днепровской Русью, Русью Аскольда.

«Повесть временных лет» под 866 г. (дата неточная) помещает рассказ о том, как «иде Аскольд и Дир на Греки и приидоша в 14 (лето) Михаила цесаря. Цесарю же отшедшю на Огаряны, и дошедшю ему Черные река, весть епарх послал к нему, яко Русь на Царьгород идет, и вратится царь. Си же внутрь Суду (скандинавск. «Sund» — пролив) вшедше, много убийство крестьяном створиша, и в двою сту корабль Царьград оступиша».97 Далее повествуется о молении Михаила и Фотия, о чуде, буре, разметавшей суда русов.

Новгородская I летопись помещает этот рассказ под 854 г.

Летописный рассказ упорно связывает Аскольда и Дира. Почти во всех летописных сводах они появляются только вместе, и всегда первым Аскольд, вторым — Дир. «Повесть временных лет» рассказывает о том, что было у Рюрика «2 мужа, не племени его, но боярина, и та испросистася ко Царюгороду с родом своим». По дороге им попадается Киев, где они беспрепятственно вокняжаются среди полян, плативших дань хазарам, «и начаста владети Польскою землею».98

Уже давно в литературе было обращено внимание на неправдоподобность версии о том, что Аскольд и Дир — «бояре» Рюрика, захватившие «ничей» фактически Киев и убитые как узурпаторы (!?) Олегом за то, что они овладели тем, что не принадлежало ни Олегу, ни Игорю.

Мы не знаем, был ли Аскольд Höskuldr-ом, а Дир — Dýri (Diuri), т. е. скандинавами. Возможно, что это были действительно конунги варяжских дружин, обосновавшиеся на Днепре. В поздних летописях, несомненно использовавших какие-то не дошедшие до нас источники, мы встречаем упоминания о борьбе Аскольда с болгарами (дунайскими?), полочанами, печенегами, уличами, древлянами.99

В этих сообщениях летописей нет ничего такого, что бы заставило нас предположить, что все они надуманы и приведены по аналогии со временами Олега, Игоря, Святослава, Владимира. Борьба с уличами, жившими тогда неподалеку от Киева, с соседями полян — древлянами, с дунайскими болгарами для тех, кто сидел и правил в Киеве, едва ли не была обязательной. В степях уже кочевали печенеги, и столкновение с ними тоже было возможно. А юго-западное направление наступательной политики Киева времен Аскольда и Дира как нельзя более понятно, учитывая их византийские интересы.

Странными кажутся обстоятельства гибели Аскольда и Дира.

В рассказе летописца об убийстве явившихся под Киев вместе с Игорем, Олегом Аскольда и Дира, обвиненных в узурпации, речь идет и о их погребении: «И несоша на гору, и погребоша и на горе, еже ся ныне зовет Угорьское, кде ныне Олъмин двор; на той могиле поставил церковь святаго Николу; а Дирова могила за Святою Ориною».100

Странным было бы предположить, что Аскольд и Дир, убитые дружинниками Олега, выдававшими себя за «гостей Подугорских», убитые одновременно и в одном месте, вдруг оказались похороненными в двух разных местах: один, Аскольд, у Угорского, где во времена летописца стоял Олъмин двор и высилась церковь святого Николая, а другой чуть ли не за километр от могилы Аскольда, у церкви святой Ирины, близ Софийского собора. Память о княжении в Киеве Аскольда, о его могиле была жива в Киеве еще во времена летописца. Где-то здесь, у Угорского, стоял и его княжой двор. Тут же он и был убит.101 Упоминание о церкви святого Николая, воздвигнутой на могиле Аскольда в связи с его походом на Византию и с сообщениями Фотия и биографа Василия Македонянина о крещении росов после похода 860 г., говорит о том, что поход, предпринятый в 860 г. и датируемый нашей летописью 866 г., был предпринят из Киева Аскольдом. Крещение Руси при Фотии было крещением Руси Аскольдовой. Принял христианство и сам Аскольд, и, быть может, церковь святого Николая, воздвигнутая на его могиле, носила имя его христианского патрона.

Княжение Аскольда датируется временем от 860 г. (быть может, ранее) до конца 60-х или начала 70-х годов IX в.

Во всяком случае надо полагать, что Аскольд и Дир правили не одновременно, и лишь летописная традиция связала их вместе. Иначе чем же объяснить, что убитые одновременно князья оказались похороненными в разных местах? Хотя в Древней Руси «могила» была не только местом погребения, но и памятником в виде насыпи, холма.

Дира знает не только наша летопись.

В своих «Золотых лугах» («Промывальнях золота») Масуди (943—947 гг.) пишет:

«Первый из славянских царей есть царь Дира, он имеет обширные города и многие обитаемые страны; мусульманские купцы прибывают в столицу его государства с разного рода товарами».102

Нельзя думать, что Дир — современник Масуди, но он несомненно правил во времена, не столь отдаленные. И Масуди, со слов мусульманских купцов, хорошо знавших Киев и часто ездивших туда со своими товарами, о чем повествуют и другие восточные писатели, заключил о его силе и богатстве. И это также не вызывает сомнений, так как Киев второй половины IX в. — крупнейший центр Руси. Масуди не знал своего современника — Игоря и пользовался (и это вполне понятно) несколько устаревшими сведениями, сообщенными ему мусульманскими купцами, ездившими в страну и город Дира и хорошо знавшими о его могуществе. Царство Дира у Масуди — восточный сосед Чехии Вячеслава, в состав которой тогда входил и Краков. Сообщение Масуди о «многих обитаемых странах», подвластных Диру, и свидетельство Фотия о том, что Русь еще перед походом 860 г. «подчинила своих соседей», подтверждают известия поздних русских летописей о войнах Аскольда и Дира с соседними народами и племенами, а следовательно, и о попытках наложить на них дань и распространить на их земли свою власть.

Ко временам Дира относится первый поход русов на Закавказье.

По свидетельству Мухамеда Эль-Хасана, написавшего «Историю Табаристана», в правление Хасана, сына Зейды (864—884 гг.), русы напали на Абесгун, но в борьбе с Хасаном они были разбиты.103

Этот поход следует связать с именами Аскольда и Дира, вернее — последнего, связи которого с мусульманским миром заключались не только в приеме восточных купцов и в торговле с ними, но и в стремлении проникнуть по их стопам на Восток — источник всяких богатств, в страну роскоши и драгоценностей, известную с давних пор, но только теперь превращенную в объект походов и нападений. Быть может, этот поход на Восток, на Абесгун, привел к столкновению дружин Дира с печенегами, которое М.С. Грушевский датирует 80-ми годами IX в.104

Таким образом, княжение далеко не легендарного Дира необходимо будет приурочить к 70—80-м годам IX в.

Но все это еще не дает нам права считать достоверным рассказ о его убийстве Олегом, пришедшим откуда-то с севера.

О Дире помнили в Киеве летописных времен, как и об Аскольде, показывали его могилу, но обстоятельства его смерти еще нуждаются в уточнении. Об этом далее.

Русь Аскольда и Дира уже втягивалась в мировую политику. Мы не знаем, сколь велика была территория этой Руси, в какой мере она подчинила себе земли соседних племен: учитывая же сохранение племенных княжений и независимых племенных земель уличей и древлян еще в X в., мы можем определенно говорить, что кроме Среднеднепровского, Киевского, центра, земли летописных полян, она состояла из конгломерата слабо связанных с центром областей — земель союзных племен — «толковинов».

Тем не менее она уже выступает на арене мировой политики, заставляет могущественную Византийскую империю считаться с собой, заключать договоры, искать союзников для борьбы со страшным, воинственным и сильным народом «Ρῶς». Более того, видя всю бесцельность своих попыток найти союзника в борьбе с Русью в лице хазарского кагана, которого, в свою очередь, арабы склоняли к союзу с халифатом, а печенеги отвлекали своими беспрестанными нападениями, Византия пыталась насадить на Руси христианство исходя из своего представления об империи как о вселенском христианском царстве и стремясь таким образом втянуть Русь в орбиту своего влияния, ибо мечом отбиться и от русов, и от «сарацин» она была не в состоянии.

На этом пути Византия должна была столкнуться с католическим Западом, и хотя окончательное отделение церквей еще дело будущего, но проникновение папского влияния на восток Европы не могло не обеспокоить патриарха и императора.

А из учредителей грамоты гамбургско-бременской епархии 864 г. следует, что папа Николай I имел поползновение распространить христианство по западному обряду на всю территорию Восточной Европы, включая и Русь.105

Этот путь западного влияния отмечен нашим летописцем: «от Рима» «в варяги» и «от варяг» по Двине на Русь. Запад, узнавший о Руси и через купцов-«ругиев», и через Краков, Прагу и Раффельштедт, через варягов, вроде знаменитого информатора короля Альфреда Великого Оттера, и через послов кагана народа «Рос», возвестивших о выходе Руси на арену мировой истории своим появлением в Ингельгейме, и через бесчисленное число всяких «периплов», этот Запад, естественно, стремился — и примеров этому мы скоро найдем немало — к вовлечению Руси в орбиту своего влияния.

Но Византия имела чересчур много преимуществ в борьбе за влияние на Русь. И прежде всего потому, что русский меч был занесен именно над нею, а не над Западной Римской империей. Именно поэтому, стремясь предотвратить его удар (а средств к этому она имела много, и христианизация в их числе занимала далеко не последнее место), империя «ромеев» развернула энергичную дипломатию, намереваясь избавиться от угрозы со стороны Руси.

Восток в лице Хазарского каганата и мусульманских государств и земель Закавказья в это время сам превращается в объект нападений со стороны русов. Так выходит на международную арену Русь IX в., крупнейший фактор мировой истории раннего средневековья.

Эта Русь еще разделена на две, даже на три части: Русь Южная (Среднеднепровская, Киевская, «Куява»), Русь Северо-Западная, Северная (Славия) и, наконец, Юго-Восточная Русь, расположенная где-то на юго-востоке или востоке (Артания).

Мы — у порога Киевского государства, у колыбели «державы Рюриковичей». Но оно еще не сложилось. Его возникновение — результат слияния обоих русских центров на великом водном пути «из варяг в греки» — Киева и Новгорода.

А это величайшей важности событие летописная традиция связывает с именем Олега.

Примечания

1. Шахматов А.А. «Повесть временных лет». Пг., 1916. С. XVI.

2. Гаркави А.Я. Сказания мусульманских писателей о славянах и русских. С. 137—138.

3. Черепнин А.И. Значение кладов с куфическими монетами, найденных в Тульской и Рязанской губерниях. 1892. С. 7. (Изд. Рязан. учен. архив. комиссии).

4. Марр Н.Я. По поводу русского слова «сало» в древнеармянском описании хазарской трапезы VII века // Избр. соч. Т. V. С. 97.

5. Марр Н.Я. Ук. соч.

6. Гаркави А.Я. Ук. соч. С. 38.

7. Там же. С. 76.

8. Там же. С. 140.

9. Там же. С. 42.

10. Там же. С. 42—43.

11. Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку. СПб., 1910. С. 8.

12. Новгородская летопись по синодальному харатейному списку, так называемая «Новгородская I летопись». С. 4.

13. Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку. Ук. изд. С. 16.

14. Там же. С. 18.

15. Там же. С. 23.

16. Там же. С. 63.

17. Цит. по: Вестберг Ф. К анализу восточных источников о Восточной Европе // ЖМНП. 1908. Т. III. С. 19; Коковцов П.К. Еврейско-хазарская переписка X в. 1932.

18. Гаркави А.Я. Ук. соч. С. 92—93.

19. Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку. Ук. изд. С. 239.

20. Гаркави А.Я. Ук. соч. С. 49; Памятники истории Киевского государства IX—XII вв. С. 25.

21. Гаркави А.Я. Ук. соч. С. 130.

22. Там же. С. 129, 221—222.

23. Там же. С. 130.

24. Григорьев В.В. Россия и Азия. С. 99; Бартольд В.В. Арабские известия о русах // Сов. востоковедение. Т. I. С. 18; Жданов Р.В. Крещение Руси и начальная летопись // Ист. записки. 1939. № 5. С. 15.

25. Куник А. и Розен В. Известия Аль-Бекри и других авторов о Руси и славянах. С. 54; Известия византийских писателей о Северном Причерноморье // Изв. ГАИМК. Вып. 91.

26. Марр Н.Я. Из переживаний доисторического населения Европы, племенных или классовых, в русской речи и топонимике; Его же. Чуваши-яфетиды на Волге; Его же. К вопросу об историческом процессе в освещении яфетической теории.

27. Марр Н.Я. Балкаро-сванское скрещение // ДАН. 1929. С. 45—46; Его же. Термин «скиф».

28. Бабенко В.А. Расповсюждення стародавньої Салтівської та схожих на неі культур в межах Східної Европии. 1930; Его же. Дневник раскопок в В. Салтове, произведенных в 1905 г. // Тр. XIII Археол. съезда. Т. I; Его же. Что дали новые раскопки в В. Салтове; Его же. Дополнения к докладу «Что дали новые раскопки в В. Салтове» // Тр. XIII Археол. съезда; Его же. Продолжение систематических раскопок в В. Салтове // Тр. XIV Археол. съезда. Т. III; Его же. Древне-салтовские Придонецкие окраины Южной России // Тр. XII Археол. съезда; Его же. Памятники хазарской культуры на юге России // Тр. XV Археол. съезда. Т. I; Макаренко Н. Археологические исследования 1905—1907 гг. // Изв. Археол. комиссии. Вып. 43; Милютин А. Раскопки 1906 г. на Маяцком городище // Изв. Археол. комиссии. Вып. 29; Кулаковский Ю.В. Христианство у алан // Византийский временник. 1898. № 1; Его же. Аланы по сведениям классических и византийских писателей; Готье Ю. Железный век в Восточной Европе; Его же. Кто были обитатели Верхнего Салтова // Изв. ГАИМК. Т. V; Покровский А.М. Верхне-Салтовский могильник // Тр. XII Археол. съезда. Т. I; Городцов В.А. Результаты археологических исследований в Изюмском уезде Харьковской губернии в 1901 г. // Тр. XII Археол. съезда. Т. I; Спицын А.А. Археология в темах начальной русской истории // Сборник статей по русской истории, посвященный С.Ф. Платонову; Его же. Историко-археологические разыскания. Исконные обитатели Дона и Донца // ЖМНП. 1909. Т. I; Замятнин С. Археологические разведки в Алексеевском и Валуйском уездах // Воронежский историко-археологический вестник; Багалей Д.И. Русская история. Т. I, вып. 2; Данилевич В. Курс русских древностей; Самоквасов Д.Я. Могилы русской земли; Артамонов М.И. Средневековые поселения на Нижнем Дону; Его же. Рецензия на книгу Арендта, помещенная в журнале «Проблемы истории докапиталистических обществ». 1935. № 9—10; Его же. Саркел и некоторые другие укрепления в Северо-Западной Хазарии // Сов. археология. Т. IV, и др.

29. Артамонов М.И. Саркел и некоторые другие укрепления в Северо-Западной Хазарии // Сов. археология. Т. VI. С. 164.

30. Городцов В.А. Результаты археологических исследований в Изюмском уезде Харьковской губернии в 1901 г. // Тр. XII Археол. съезда. Т. I. С. 211—213; Бабенко В.А. Дневник раскопок в В. Салтове, произведенных в 1905 г. // Тр. XIII Археол. съезда. Т. I. С. 388—389; Его же. Дополнения к докладу «Что дали новые раскопки в В. Салтове» // Там же. Т. III. С. 400—410; Его же. Продолжение систематических раскопок в В. Салтове // Тр. XIV Археол. съезда. Т. III. С. 238—239; Его же. Разповсюждення стародавньої Салтівської та схожих на неі культур в межах Східної Европи; Готье Ю. Железный век в Восточной Европе; Его же. Кто были обитатели Верхнего Салтова // Изв. ГАИМК. Т. V; Макаренко Н. Ук. соч.; Милютин А. Раскопки 1906 г. на Маяцком городище // Изв. Археол. комиссии. Вып. 29. С. 153—163.

31. Бабенко В.А. Древне-салтовские Придонецкие окраины Южной России // Тр. XII Археол. съезда. С. 437.

32. Багалей Д.И. Русская история. Т. I. С. 114; Данилевич В. Курс русских древностей. С. 155—156; Самоквасов Д.Я. Могилы русской земли. С. 233—234.

33. Спицын А.А. Археология в темах начальной русской истории // Сборник статей по русской истории, посвященный С.Ф. Платонову; Его же. Историко-археологические изыскания. Исконные области Дона и Донца // ЖМНП. 1909. Т. I; Его же. Обозрение губерний в археологическом отношении. Воронежская губерния // Зап. Рус. археол. об-ва. Тр. Отд-ния рус. и славян, археологии. Т. XIII, вып. I—II. С. 135—136; Готье Ю. Железный век в Восточной Европе; Его же. Кто были обитатели Верхнего Салтова // Изв. ГАИМК. Т. V; Макаренко Н. Материалы по археологии Полтавской губернии // Тр. Полтав. учен. архив. комиссии. 1908. Вып. V. С. 202.

34. Марр Н.Я. Избранные работы. Т. V. С. 77.

35. О них см. рецензию М.И. Артамонова, помещенную в журнале «Проблемы истории докапиталистических обществ». 1935. № 9—10.

36. Успенский Ф.И. Историко-археологическое значение Абобы и ее окрестностей. Материалы для болгарских древностей Абоба-Плиска // Изв. Рус. археол. ин-та в Константинополе. София, 1905. С. 3—13.

37. Успенский Ф.И. Неизвестное письмо. Древнейшие знаки письма // Изв. Рус. археол. ин-та в Константинополе. София, 1905. С. 269—272; Шкоркил К.В. Знаки на строительном материале // Там же. С. 253 и др.; Его же. Рисунки на камнях и кирпичах и скульптурные фрагменты; Артамонов М.И. Средневековые поселения на Нижнем Дону.

38. Данилевич В. О раскопках в Курской губернии // Тр. XIV Археол. съезда. Т. III. С. 119; Соловьев. Стоянки, селища и городища окрестностей г. Курска // Изв. Курск. губерн. об-ва краеведения. 1927. № 4. С. 14—24; Макаренко Н. Предметы случайной находки близ с. Ивахнино Лохвицкого уезда Полтавской губернии // Тр. Полтав. учен. архив. комиссии. 1908. Вып. V. С. 208—209; Его же. Материалы по археологии Полтавской губернии // Там же. С. 202—206; Абрамов. Літопіснії Вороніж на Чернігівщіні // Сборник статей в честь Д.И. Багалея. С. 463; Спицын А.А. Обозрение губерний в археологическом отношении. Воронежская губерния // Зап. Рус. археол. об-ва. Тр. Отд-ния рус. и славян, археологии. Кн. I. T. VIII, вып. I—II. С. 135—136; Рыков П.С. Юго-восточная граница радимичей // Учен. зап. Саратов, ун-та. Вып. III. С. 43.

39. Соболевский А.И. Русско-скифские этюды // Изв. Отд-ния рус. яз. и словесности АН. Т. XXVI. С. 11; Его же. Три слова древней тюрко-болгарской надписи // ДАН. 1929. № 5.

40. Известия византийских писателей о Северном Причерноморье // Изв. ГАИМК. Вып. 91. С. 8, 52—54; Лященко А.И. Киев и Εαμβατας у Константина Багрянородного // ДАН. 1930. № 4. С. 66—72.

41. Известия византийских писателей о Северном Причерноморье // Изв. ГАИМК. Вып. 91. С. 17 и далее.

42. Хвольсон Д.А. Известия о хазарах, буртасах, болгарах, мадьярах, славянах и руссах Абу-Али Ахмеда бен Омара Ибн-Даста. С. 27; Бартольд В.В. Отчет о поездке в Среднюю Азию // Зап. АН. Т. VIII, ч. I.

43. Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку. Ук. изд. С. 11, 24.

44. Там же. С. 16.

45. Паннонское житие Константина Философа // Чтение в Обществе истории и древностей российских. 1836. Кн. II.

46. Шафарик П. Славянские древности. Кн. III. T. II. С. 109; Бодянский О. О времени происхождения славянских письмен.

47. Артамонов М.И. Средневековые поселения на Нижнем Дону. С. 100—101; Гаркави А.Я. Ук. соч. С. 101, 240.

48. Гедеонов С.А. Варяги и Русь. Т. II. С. CVIII—CX; Городцов В.А. Заметка о загадочных знаках на обломках глиняной посуды // Археологические известия и заметки. 1898. № 11—12. См. также «Археологические известия и заметки». 1897. № 12; Его же. Население Рязанской области // Изв. Отд-ния рус. яз. и словесности АН. Кн. IV. Т. XIII. С. 116; Самоквасов Д.Я. Раскопки северянских курганов в Чернигове во время XIV Археологического съезда. С. 11; Арциховский А.В. Введение в археологию С. 112.

49. См. работы Кондакова, Толстого, П.А. Голубовского, Л. Нидерле, М.В. Довнар-Запольского, А.А. Спицына, Н. Макаренко, Ф. Шмита, А.С. Гущина, А.С. Башкирова, Н.Я. Марра, Н.Н. Воронина, Е.В. Аничкова, В.А. Пархоменко, Кириона, Авалиани, Шора Бекмурзин, Ногмова, Лопатинского, Е.Е. Голубинского, М.С. Грушевского, М.И. Артамонова, Филина, Н.П. Гринковой.

50. Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку. Ук. изд. С. 9, 32, 46.

51. Там же. С. 54; Мавродин В.В. Некоторые вопросы истории разложения родового строя на территории Древней Руси // Учен. зап. Пед. ин-та им. А.И. Герцена. Т. XIX.

52. Пархоменко В.А. Характер и значение эпохи Владимира, принявшего христианство // Учен. зап. Лен. гос. ун-та. Сер. ист. наук. 1941. Вып. 8. С. 203.

53. Грушевский М.С. Історія України-Руси. Т. I. С. 390—392; Владимирский-Буданов М.Ф. Обзор истории русского права. 1909. С. 75—78; Юшков С.В. Очерки по истории феодализма в Киевской Руси. С. 36—40.

54. Юшков С.В. Ук. соч. С. 31—33; Троцкий И.М. Элементы дружинной идеологии в «Повести временных лет» // Проблемы источниковедения. Т. II.

55. Труды В.Г. Васильевского. Т. III. С. 95.

56. См. ук. работу В.Г. Васильевского.

57. Труды В.Г. Васильевского. Т. III. С. 64.

58. Слабченко М. Проложное сообщение о предлетописной Руси // Ист. журн. 1942. № 7. С. 129.

59. Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку. Ук. изд. С. 17.

60. Monumenta Germaniae historica. Scr. I. P. 434.

61. Тиандер К.Ф. Поездки скандинавов в Белое море. С. 51—58.

62. Гаркави А.Я. Древнейшее арабское известие о Киеве // Тр. III Археол. съезда. Ч. I. С. 347.

63. Гаркави А.Я. Сказания мусульманских писателей о славянах и русских. С. 193, 220, 276; Туманский А.Г. Новооткрытый персидский географ X столетия и известия его о славянах и русских // Зап. Вост. отд-ния Император. рус. археол. об-ва. 1896. Т. Х. С. 136; Enzyklopaedie des Islam. Bd I.

64. См. литературу в моей статье «Славянско-русское население Нижнего Дона и Северного Кавказа в X—XIV вв.» // Учен. зап. Пед. ин-та им. А.И. Герцена. Т. XI.

65. Смирнов П. Волзькії шлях і стародавні Руси. Киев, 1929.

66. Хвольсон Д.А. Ук. соч. С. 34 40.

67. Бартольд В.В. Отчет о поездке в Среднюю Азию с научной целью. С. 101, 124 и др.; Его же. Арабские известия о русах // Сов. востоковедение. Т. I. С. 22, 42—43.

68. Хвольсон Д.А. Ук. соч. С. 36—37.

69. Гаркави А.Я. Ук. соч. С. 220, 276.

70. Васильевский В.Т. Труды. Т. III. С. 64.

71. Насонов А.Н. Тмутаракань в истории Восточной Европы // Ист. записки. Т. VI. С. 80—81.

72. Шахматов А.А. Древнейшие судьбы русского племени. С. 55—56.

73. Греков Б.Д. Борьба Руси за создание своего государства. С. 38.

74. Маркс К. Хронологические выписки // Архив Маркса и Энгельса. Т. V. С. 42.

75. Новгородская летопись по Синодальному харатейному списку, так называемая «Новгородская I летопись». С. 4.

76. Равдоникас В.И. Некоторые моменты процесса возникновения феодализма в лесной полосе Восточной Европы в свете археологических данных // Изв. ГАИМК. Вып. 153. С. 126.

77. Готье Ю.В. Железный век в Восточной Европе. С. 248—259; Брим В.А. Путь из варяг в греки // Изв. АН СССР. Отд-ние обществ. наук. VII серия. 1931. № 2. С. 206 и др.; Томсен В. Начало русского государства; Тиандер К. Поездка скандинавов в Белое море; Его же. Город Бирка // ЖМНП. 1910. Т. VI.

78. Брим В.А. Ук. соч. С. 208—209.

79. Новгородская летопись по синодальному харатейному списку, так называемая «Новгородская I летопись». С. 4—5.

80. Новгородская летопись по синодальному харатейному списку, так называемая «Новгородская I летопись». С. 4; Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку. Ук. изд. С. 19.

81. Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку. Ук. изд. С. 20.

82. Новгородская летопись по синодальному харатейному списку, так называемая «Новгородская I летопись». С. 5.

83. См.: Полонская Н. К вопросу о христианстве на Руси до Владимира // ЖМНП. 1917, сентябрь; Мошин В.А. Варяго-русский вопрос // Slavia. 1931. R. X, s. 1—3.

84. Новгородская летопись по синодальному харатейному списку, так называемая «Новгородская I летопись». С. 3.

85. Летопись по Ипатскому списку. 1871. С. 11.

86. ПСРЛ. Т. IX. «Никоновская летопись». С. 9.

87. Греков Б.Д. Киевская Русь. С. 229.

88. Ловягин Е. Две беседы святейшего патриарха константинопольского Фотия по случаю нашествия россов на Константинополь // Христианское чтение. 1882. Ч. II. С. 430—435; Лопарев Х.М. Старое свидетельство о положении ризы Богородицы применительно к нашествию русских на Византию в 860 г. // Византийский временник. 1895. Т. II, вып. I; Грушевский М.С. Ук. соч. С. 402—405, 565—567.

89. Monumenta Germaniae historica. Scr. VII. P. 18.

90. Цит. по: Пресняков А. Я: Лекции по русской истории. Т. I. С. 46; См. также «Брюссельскую Византийскую Хронику», «Житие Св. Климента» и др.; Полонская Н. К вопросу о христианстве на Руси до Владимира // ЖМНП. 1917, сентябрь.

91. Corpus historica Byzant. Vol. XXVII. Cap. 97.

92. Photii epistolae. P. 178.

93. Приселков М.Д. Рецензия на книгу В.А. Пархоменко «Начало христианства на Руси. Очерк из истории Руси IX—Х вв.» // Изв. Отд-ния рус. яз. и словесности АН. 1914. Кн. I. Т. XIX. С. 361; Владимирский-Буданов М.Ф. Хрестоматия по истории русского права.

94. Васильевский В.Г. Труды. Т. III. С. 64; Сюзюмов М. К вопросу о происхождении слова «Ρως», «Ραςια», «Россия» // Вестн. древ. истории. 1940. Т. 2 (11).

95. Приселков М.Д. Ук. рецензия. С. 361.

96. Ламанский В.И. Житие Св. Кирилла как религиозно-эпическое произведение // ЖМНП. 1903, апрель—июль, декабрь; 1904, январь.

97. Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку. Ук. изд. С. 20—21.

98. Там же. С. 19—20.

99. ПСРЛ. Т. IX. «Никоновская летопись». С. 9; Новгородская летопись по Синодальному харатейному списку. С. 4.

100. Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку. Ук. изд. С. 22—23.

101. Грушевский М.С. Ук. соч. С. 407—408.

102. Гаркави А.Я. Ук. соч. С. 137.

103. Дорн Б.А. Каспий. СПб., 1875. С. 3—6, 531.

104. Грушевский М.С. Ук. соч. С. 409.

105. Пресняков А.Е. Ук. соч. С. 43.

 
© 2004—2024 Сергей и Алексей Копаевы. Заимствование материалов допускается только со ссылкой на данный сайт. Яндекс.Метрика