Александр Невский
 

на правах рекламы

• В нашей организации будка для собаки по низким ценам.

Удельно-клерикальная оппозиция

Под 1479 г. Типографская летопись сообщает, что «бысть брань» между митрополитом Геронтием и архиепископом Вассианом Ростовским.1 Митрополит «начат... отнимати» от Ростовской архиепископии Кирилло-Белозерский монастырь — крупнейший и наиболее влиятельный в епархии. За спиной митрополита стоял верейско-белозерский князь Михаил Андреевич — двоюродный дядя великого князя, старейший (по возрасту) представитель Московского княжеского дома и владелец удела, на чьей территории расположен Кирилло-Белозерский монастырь. Именно этим князем был «научаем» митрополит. Далее из того же летописного рассказа выясняется, что в самом Кирилло-Белозерском монастыре существовала сильная оппозиция по отношению к архиепископу: «...чернцы Кириллова монастыря, превознесеся своим высокоумием суетным и богатьством, не восхотеша быти под правдами Ростовскыми епископьи, ни повиноватися ростовскому архиепископу». Эти-то «чернцы» и «научиша» князя Михаила обратиться к митрополиту за помощью против архиепископа. По мнению летописца, «все зло бысть от тогда бывшего кирилловского игумена новоначального Нифонта, и от новоначальных чернцов, и от прихожих чмутов». Этим «новоначальным чернцам» и «чмутам» (смутьянам) во главе с их игуменом противопоставляются «старые старцы их и святые их монастыря пострижники», верные заветам игумена Кирилла, основателя монастыря, и стремящиеся «жити в повиновении у своего святителя, ростовского архиепископа».

Перед нами серьезный конфликт в одном из крупнейших русских монастырей, конфликт, охвативший высокие церковные и правительственные сферы и имевший несомненно политический характер и политическое значение.2

Данные летописи необходимо сопоставить с документом — правой грамотой митрополита Геронтия, судившего князя Михаила Андреевича (которого представлял его дьяк Иван Ципля) и архиепископа Вассиана (его представлял дьяк Федор Полуханов).3

Истцом на суде выступил княжеский дьяк: «...вступается... архиепископ Васьян во государя моего княжь Михайлов в Кирилов монастырь, хочет... приставов своих слати по игумена и по братью и хочет их судити, а десятилников своих хочет к ним всылати пошлины имати». Дьяк Иван Ципля подчеркивает, что все это — нарушение «старины»: «...переж того... истарины прежние архиепископы ростовские... в Кирилов монастырь не вступалися ... при Кириле и после Кирила при государя моего княже Михайлове отце при князе Андрее Дмитриевиче и до сех мест; а судил ... того Кирилова монастыря игумена княж Михаилов отец князь Андрей Дмитриевичь, а братью свою старцев Кирилова монастыря судил игумен. А после отца своего того Кирилова монастыря игумена судил государь мой князь Михайло Андреевичь и до сих мест, опрочь духовных дел. А в духовных... делех игумена ведает архиепископ». Это положение княжеский дьяк обосновал следующим аргументом: «...тот Кирилов монастырь у государя моего, как у государя у великого князя его монастыри Спас на Москве, да Пречистая на Симонове, да Никола на Угреше».

Представитель архиепископа оспорил показания княжеского дьяка о «старине» и сослался, в частности, на то, что Трифон, предшественник Вассиана на Ростовской архиепископии, «поставил игумена Филофея в Кирилов монастырь да и грамоты... ему свои жаловалнии на тот монастырь подавал». Тем самым игумен Кириллова монастыря оказался в полном подчинении у архиепископа.

Как показал княжеский дьяк, «Трифон архиепископ» действительно «поставил было... игумена Филофея, брата своего родново, а без ведома и без веленья государя моего князь Михайла Андреевича». Но этот акт архиепископа вызвал репрессивные меры со стороны князя: он «того игумена Филофея велел поимати и оковати да и монастырь велел у него отняти, а игуменити ему не велел». Новым игуменом князь «учинил» Касьяна — «по челобитью и по прошению всеа братьи Старцов Кирилова монастыря».

На вопрос митрополита: «Твой пак государь Васьян архиепископ в Кирилов монастырь приставов своих сылывал ли, а игумена и братью сам суживал ли, и десятилник его въезжал ли и пошлины свои имывал ли?» — дьяк Федор Полуханов ответить не сумел. Не сумел он ответить и на другой вопрос: «Старым пак князем ростовским и белозерским и бояром старым есть ли кому ведомо, которые прежние архиепископы в Кирилов монастырь приставов своих слали, и игумена и братью судили, и десятилницы их въезжали и пошлины свои имали?».

По всем этим аргументам митрополит и присудил «князю Михаилу Андреевичю Кирилова монастыря игумена судити по старине... а архиепископ... управляет духовные дела по святым правилам, а приставов своих архиепископу в Кирилов монастырь не всылати, а игумена и братьи не судити ему ни в чем, да и десятилников своих... не слати, ни пошлин им не имати никаких». Из правой грамоты как из документального источника высокой степени достоверности с несомненностью вытекает прежде всего, что «старина» Кириллова монастыря заключалась в полном судебно-административном и фискальном подчинении местному князю. Так именно и жил монастырь, основанный Кириллом в глуши болот и лесов, жил много десятков лет в качестве крупнейшего феодального землевладельца, духовного вассала белозерского князя.4 Никакой экстерриториальностью монастырь не пользовался, связь его с ростовской архиепископской кафедрой была чисто номинальной. Характерно, что память об этих временах должны, по мнению митрополита, хранить «старые князи ростовские и белозерские» — естественные носители старой, домосковской местной традиции.

Новый момент в истории монастыря — попытки ростовского архиепископа подчинить его своей власти. Первый шаг в этом направлении делает Трифон, и это, вероятно, не случайно. По-видимому, это тот самый Трифон, который в 1446 г., будучи игуменом Кириллова монастыря (с 1435 по 1447 г.), освободил великого князя Василия от крестоцелования Шемяке.5 После 1447 г. в течение многих лет Трифон — архимандрит кремлевского Спасского монастыря, наиболее влиятельного в столице. В начале 50-х гг. он — первый из послухов духовной грамоты великой княгини Софьи Витовтовны.6 В эти же годы он был духовником великого князя Василия Васильевича и как таковой упоминается в его духовной.7 Но дело, надо думать, не только и не столько в личных взаимных симпатиях Трифона и великокняжеской семьи. Он — сторонник политической линии московского правительства. Именно этим, вероятно, и объясняется назначение Трифона на пост архиепископа ростовского — самый важный (после митрополита) и почетный в русской церковной иерархии. Это назначение последовало 13 мая 1462 г., сразу после вокняжения нового великого князя (23 мая Трифон уже «пришел» в Ростов после поставления).8 Деятельность Трифона в Ростовской епархии ознаменовалась его решительным выступлением против культа новоявленных ярославских «чюдотворцев». Позиция Трифона в этом первом известном нам церковно-политическом конфликте эпохи отвечала задачам борьбы великокняжеской власти против претензий и традиций удельных князей, пытавшихся гальванизировать остатки своей политической и идеологической самостоятельности.9 В этом же русле следует рассматривать и политику Трифона по отношению к крупнейшему в его епархии Кириллову монастырю. Назначение игумена в этот монастырь «без ведома и без веленья» местного «государя» было прямым вызовом удельному князю, рассматривавшему монастырь как своего духовного вассала. Неудивительно, что эта попытка вызвала со стороны белозерского князя резкий отпор вплоть до наложения оков на нового игумена. Конфликт окончился победой удельного князя: ему удалось восстановить «старину» и вернуть на игуменство Касьяна.10

Симптоматично, что, несмотря на кратковременность своего пребывания в монастыре, именно Филофей (а не Касьян) получил у великого князя подтверждение важной жалованной грамоты, выданной когда-то игумену Трифону, о беспошлинной торговле и несудимости в пути.11 Это может свидетельствовать о поддержке, оказываемой новому игумену великокняжеской властью. Актовый материал сохранил еще два свидетельства деятельности игумена Филофея. «По грамоте государя нашего князя Михаила Ондреевича» он купил в монастырь «ночь» на Шексне, на Вособойском езе; тот же князь «пожаловал» игумена — дал в монастырь пожню на Ковже на 400 копен сена.12 Отсюда вытекает, что отношения между игуменом и князем не всегда были однозначно враждебными: конфликт обозначился, видимо, не при самом поставлений Филофея, а некоторое время спустя и был связан, надо думать, с определенными действиями как самого игумена, так и стоявшего за его спиной архиепископа. Итак, судя по правой грамоте, «брань» о монастыре уже имела свою традицию — ее истоки восходят к 60-м гг., к первым опытам перестройки удельной «старины» в интересах московской великокняжеской власти.

Преемник Трифона Вассиан продолжает эту традицию, но в иной форме. Он формально не претендует на право назначения игумена, но стремится к непосредственному судебно-административному и фискальному подчинению Кириллова монастыря. Показательно в этой связи, что белозерский князь устами своего дьяка сравнивает свои права на монастырь с правами великого князя на монастыри московского Кремля.

Из этого сравнения вытекает, что князь Михаил Андреевич рассматривает власть над Кирилловым монастырем как одну из существеннейших своих прерогатив. Борьба за Кириллов монастырь перерастает в борьбу за суверенитет Белозерского княжества и тем самым приобретает политический характер.

В летописном известии и в правой грамоте — две версии фактической истории событий. В летописной характеристике сил, выступающих в контакте с удельным князем против архиепископа, можно отметить три основных момента. Во-первых, это люди в монастыре новые, чуждые (как хочет подчеркнуть летописец) старым традициям Кириллова монастыря. Сам по себе этот момент имеет важное значение для характеристики позиций сторон, как их изображает летописец. Кириллов монастырь, основанный учеником Сергия Радонежского, крупнейшего церковного деятеля второй половины XIV в. и верного сторонника московской великокняжеской традиции, был с самого начала оплотом и проводником московского влияния на Русском Севере. Именно в Кириллове монастыре в 1446 г. нашел приют великий князь Василий Васильевич накануне решающего этапа борьбы с Шемякой за возвращение Москвы и великокняжеского стола.13 Здесь же игумен Трифон «и со всею братьею благослови великого князя и с его детьми на великое княжение», освободив его от крестоцелования Шемяке («тот грех на мне и на моей братии головах, что еси целовал и крепость давал князю Дмитрию»).14 Кириллов монастырь и его братия не только оказали Василию Темному полную поддержку в самую трудную минуту жизни, но и послужили для него своего рода морально-идеологической опорой в его политической борьбе. Итак, старые традиции монастыря — ориентация на Москву и поддержка великокняжеской власти. Именно этим старым традициям противостоят, по словам летописца, «новоначальные» чернецы со своим игуменом, апеллирующие к удельному князю.

Сопоставление с правой грамотой Геронтия позволяет внести в эту характеристику существенную коррективу: «стариной» для Кириллова монастыря было, как мы видим, именно подчинение местному князю, вполне в духе старой феодальной традиции. Владычный летописец без сомнения знает это, но намеренно игнорирует. Как владычный дьяк Федор Полуханов на суде перед митрополитом, так и владычный летописец стремятся увидеть в «старине» только то, что отвечает политическим интересам архиепископа, — черты подчинения монастыря владычной кафедре, не считаясь с тем, что было на самом деле.15

Вторая черта, подчеркиваемая летописцем в облике «смутьянов», — их богатство и «высокоумие». Перед нами, по-видимому, отнюдь не рядовые члены монастырской братии, не выходцы из социальных низов или из среднего слоя феодального общества. Богатые и гордые, превозносящиеся своим могуществом — это скорее всего представители феодальных верхов Верейско-Белозерского княжества, тесно связанные со своими князьями. Именно они могут, «мнящися мудрым быти обою родившии», выступить против старых монастырских традиций, обратиться непосредственно к князю, создать сильную оппозицию в стенах монастыря. Кто же глава этой своеобразной монашеской оппозиции? Игумен Нифонт пришел к власти около 1476 г.16 В последующие годы он получил ряд жалованных грамот от князя Михаила на земли и судебно-податные льготы.17 Как и в предшествующие годы, княжеская власть удела была достаточно щедра по отношению к крупнейшему монастырю своей земли. Еще одна деталь в характеристике Нифонта — именно он в ночь на 2 февраля 1478 г. совершал обряд пострижения великой княгини Марии Ярославны, превратившейся в иноку Марфу.18 Обряд был совершен в отсутствие великого князя (находившегося в Новгороде), и неизвестно, с его ли согласия и ведома. Во всяком случае связи вдовой великой княгини с Кирилловым монастырем и его «новоначальным» игуменом налицо. Примерно ко времени ее пострижения относится щедрое пожалование великой княгини. Еще осенью 1477 г. Мария Ярославна послала в монастырь с дьяком Майком 495 руб. «на милостину нищим и на кормли», сопроводив свой дар подробным расписанием, кого и когда «кормити». В течение 14 лет «всякую неделю» монастырская братия должна была получать по четверти зерна, а всего вместе с другими монастырями, близкими к Кириллову, — 300 руб. на 14 лет.19 Эта щедрая и необычная по содержанию грамота — наглядное свидетельство внимания великой княгини к Кириллову монастырю, в котором именно в это время развертывает свою деятельность оппозиция «новоначальных».

Правая грамота Геронтия не содержит никакой характеристики тех, кто в составе монастырской братии хлопотал в свое время перед князем Михаилом Андреевичем о смещении Филофея и возвращении Касьяна. Во всяком случае они, как и те, кто поддерживает игумена Нифонта (по словам летописца, «новоначальные» старцы и «чмуты»), радеют именно за «старину» — монастырскую традицию, тесно связанную со «стариной» удельно-княжеской. Вполне возможно, что именно эти старцы — выходцы из феодальных верхов Верейско-Белозерского удела, в наибольшей степени заинтересованных в его сохранении. Отсюда их активная поддержка «старины» — княжеских прав на монастырь.

Важнейший момент в летописной характеристике «брани» о Кирилло-Белозерском монастыре — позиция удельного князя и митрополита. Оба они полностью на стороне «новоначальных» и их требований. «Повинуяся князю Михаилу», митрополит дает монастырю грамоту, «что князю ведати монастырь и ростовскому архиепископу в него не вступатися».20

Как мы видели, не удельный князь, а архиепископ переходит в наступление, властно нарушает «старину», засылая в монастырь своих должностных лиц и вторгаясь в судебную компетенцию князя. Думается, что конкретные факты, изложенные в правой грамоте, заслуживают большой степени доверия. Однако это противоречие в оценке поводов конфликта не только не меняет существа дела, но, напротив, еще больше подчеркивает политический характер «брани».21 Это конфликт, связанный с существенным нарушением прав удельного князя, с наступлением на удельную «старину».

Итак, по грамоте митрополита Кириллов монастырь полностью остается в подчинении своего удельного князя. Этого и добивалась в первую очередь партия мнимых «новоначальных» (фактически консерваторов). В лице Кириллова монастыря князь, борющийся за сохранение остатков самостоятельности и территории своего удела, сохраняет под своей властью могущественного церковного вассала, обладающего огромными материальными средствами и еще большим нравственным авторитетом. Победа князя в значительной мере способствует укреплению его политических и идеологических позиций и в такой же мере затрудняет для великокняжеской власти проведение ее политики наступления на удел. С точки зрения основной. генеральной, линии правительственной политики — борьбы за централизацию государства — победа удельного князя над архиепископом может рассматриваться только как акт, направленный против интересов Москвы. Отсюда острота политического конфликта, вспыхнувшего по поводу «брани» о монастыре.

В отличие от митрополита, целиком поддержавшего удельного князя и его сторонников в Кирилловом монастыре, архиепископ Вассиан обратился к авторитету великого князя: он «нача суда просити с митрополитом по правилом». Великий князь «послав» к митрополиту, «митрополит же не послуша его». Таким образом, митрополит не только выступил на стороне удельного князя и активно поддержал удельную «старину», но и ослушался распоряжения главы Русского государства. Это едва ли не первый в XV в. зафиксированный летописцем акт открытого неповиновения руководителя церкви государственной власти. «Брань» о Кириллове монастыре тем самым приобрела новое значение — конфликт архиепископа с митрополитом перерос в открытую конфронтацию между последним и государственным руководством. Наметилась характерная расстановка сил: хранители удельной традиции, оппозиция в стенах монастыря, удельный князь и Митрополит — на одной стороне, архиепископ и великий князь (фактически нарушающие «старину») — на другой. По существу своему это конфронтация между удельно-клерикальной оппозицией и политической линией государственной централизации.

В этой конфронтации позиция великого князя оказалась бескомпромиссной. Он своей властью аннулировал грамоту митрополита князю Михаилу Андреевичу на Кириллов монастырь («посла взяти грамоту митрополичью у князя Михаила») и распорядился о созыве церковного собора для обсуждения жалоб архиепископа на митрополита («повеле собору быти всем епископом и архимандритом на Москве, и дасть суд архиепископу на митрополита»).22 Угроза соборного суда заставила митрополита капитулировать — он «умолиша» великого князя. Конфликт о Кирилловом монастыре закончился на данном этапе полной победой великокняжеской власти и сторонников ее централизаторской политики: великий князь «умири митрополита с архиепископом, а грамоту издрав, а Кирилов монастырь указаша ведати по старине ростовскому архиепископу во всем».23

Несмотря на свой мирный исход, «брань» о Кирилловом монастыре является весьма знаменательным событием. Краткое известие Типографской летописи и случайно сохранившийся список правой грамоты приоткрывают завесу над сложной политической борьбой, длившейся уже десятилетия. Впервые мы узнаем о серьезных противоречиях, о конфликте между великокняжеской властью и митрополитом, о союзе последнего с удельным князем, о фактическом расколе в верхах церковной иерархии, о феодальной оппозиции в монастырских стенах.

Поддерживая права (формально, по-видимому, бесспорные) удельного князя, митрополит Геронтий выступает ревнителем «старины» — удельно-княжеской традиции, имеющей корни в далеком прошлом. Выступая за сокращение прав белозерского князя, ростовские архиепископы (и Трифон, и особенно Вассиан) нарушают эту «старину» и фактически подрывают один из существенных устоев удельно-княжеского суверенитета. Борьба удельной «старины» и централизаторской тенденции четко проявляется в «брани» о Кирилловом монастыре.

Отказ митрополита от суда на церковном соборе свидетельствует о том, что он не был уверен в поддержке большинства иерархов (несмотря на формальную правильность своей позиции). Видимо, архиепископ Вассиан — не единственный представитель церкви, пытавшийся пересмотреть «старину».24 С другой стороны, наличие в крупнейшем (после Троицкого) русском монастыре сильной группировки сторонников старых удельных порядков едва ли может рассматриваться как случайность. Монастыри-феодалы не были и не могли быть нейтральными в политической борьбе старого с новым, борьбе, охватившей всю Русскую землю.

Выдающиеся успехи политики централизации, достигнутые к концу 70-х гг., имели одним из своих последствий обострение противоречий между сторонниками и более или менее активными противниками этой политики, появление консервативной удельно-клерикальной оппозиции, первое свидетельство о которой — «брань» о Кирилловом монастыре. Против последовательной политики централизации, означавшей не только формальное достижение политического единства, но и перестройку всей системы внутриполитических отношений Русской земли, формируется союз представителей удельно-княжеской традиции с высшим руководством русской церкви в лице властного и честолюбивого, но по-своему принципиального митрополита Геронтия. Именно этот союз, эта новая расстановка политических сил в верхах — важная примета времени, наступившего после новгородского «взятия». Если удельно-княжеская оппозиция, проявившаяся впервые в начале 70-х гг., — реакция на наступление великокняжеской власти на политические и территориальные права удельных князей Московского дома, то клерикальная оппозиция в верхах и сближение ее с удельно-княжеской — следствие наступления на политические и имущественные права церковных феодалов, впервые ясно обозначившегося в январские недели Троицкого стояния 1478 г. Перед верхами русской церковной иерархии, как и перед удельными князьями, стояла дилемма — либо подчиниться государственной политике централизации, пожертвовав частью своих владений и прерогатив, либо вступить в борьбу с ней, отстаивая всю неприкосновенность своих прав и привилегий. Митрополит Геронтий и архиепископ Вассиан по-разному решают эту дилемму, почему и оказываются в разных политических лагерях во время «брани» о Кирилловом монастыре. И тот, и другой опираются на определенные морально-политические традиции и общественные силы. Борьба по вопросу централизации государства проникает и в монашескую келью, и в княжеский дворец.

К числу важнейших событий русской жизни конца 70-х гг. относится освящение Успенского собора в Москве, который по замыслу правительства и высших церковных кругов должен был стать главным патрональным храмом Русского государства. Отсюда обостренное внимание летописей ко всем стадиям и деталям строительства нового храма, подробное описание церемонии освящения его, содержащееся в официозной Московской летописи.

Освящение собора, которому был придан характер большого церковно-политического торжества, состоялось 12 августа 1479 г. По словам Московской летописи, на торжестве присутствовал освященный собор в составе митрополита, архиепископа ростовского Вассиана и епископов — суздальского Евфимия и Сарского Прохора; рязанский и коломенский епископы не участвовали по болезни.25 Обращает на себя внимание отсутствие тверского епископа — глава тверской епархии, как и прежде, уклоняется от участия в московских церемониях. Это, видимо, определенная политическая линия тверских правительственных верхов. Едва ли тверской епископ, только что (в декабре 1477 г.) поставленный на епископию Вассиан, сын знаменитого московского воеводы князя Ивана Васильевича Стриги Оболенского, был личным противником Москвы.26

Весной—летом 1472 г. на начальной стадии постройки собора при перенесении останков московских митрополитов присутствовали, по официальным данным, «велики князь Иван с сыном, и мати его, и братиа его Юрьи, Андрей, Борис, Андрей и князи их и бояре»,27 в торжественной церковной церемонии участвовали все члены дома Калитичей (не упоминаются только верейско-белозерские князья). По-другому тот же официальный летописный источник описывает обряд перенесения мощей митрополита Петра, состоявшийся 24 августа 1479 г. — через несколько дней после освящения нового собора. На это торжество пришли «вси бояре и вельможи и многое множество народа славного града Москвы», пришел «Володимерьскы и Новгородцкы и всеа Руси самодержець» и сын его, великий князь Иван, а из других членов Московского дома — только князь Андрей Меньшой (несмотря на то что «тогда болен сый»).28 По сравнению с 1472 г. кроме пышного титула великого князя бросается в глаза отсутствие его матери, иноки Марфы, и двух братьев — Андрея Углицкого и Бориса Волоцкого. Их неучастие в торжестве, имевшем целью прославление Москвы и ее нового собора, — едва ли случайность. Надо полагать, что за семь лет ситуация внутри Московского дома существенно изменилась — изменились отношения между членами этого дома, политические и личные, изменились роль и место удельных князей — наследников Василия Темного — в политической и идеологической жизни страны. Конфликт 1472—1473 гг., хотя и разрешенный мирными средствами, не мог не оставить следа в межкняжеских отношениях.

Не менее важно, что торжественная церемония освящения Успенского собора дала повод для нового конфликта между великим князем и митрополитом. Наиболее подробно об этом конфликте сообщают Софийская II и Львовская летописи. По их словам, «нѣцыи прелестницы клеветаша на митрополита князю великому» — митрополит при освящении церкви ходил с крестным ходом вокруг церкви «не по солнечному въсходу», т. е. не по движению Солнца. Оттого-то великий князь «гнев воздвиже» на митрополита.29 Началась большая дискуссия между церковными иерархами: «посолонь ли ходити или не посолонь». Митрополит опирался на церковную традицию («егда престол диакон ходить в олтаре, направую руку ходить с кадилом») и нашел поддержку у одного из игуменов, побывавшего в византийском Афонском монастыре («в Святой горе видел, что так свящали церковь, а со кресты против солнца ходили»). Великий князь, однако, не согласился с этими доводами и пригласил в качестве арбитров архимандрита Чудова монастыря Геннадия и ростовского архиепископа Вассиана, поддержавших его точку зрения. По словам летописца, они «свидетельство никоего не приношаху». Их аргументом было подлинное движение Солнца, трактуемое в духе христианской теологии. Налицо попытка активного вмешательства в церковную обрядность, исходящая от великого князя, нашедшего поддержку у видных представителей церковной иерархии. Это само по себе — важный симптом усиливающегося влияния со стороны государственной власти на церковную организацию, консервативную в своей основе и по своим традициям. Не менее характерен и идеологический, культурно-исторический аспект проблемы. В весьма важном для средневекового сознания вопросе сталкиваются две точки зрения — традиционная, основанная на обычае, и своего рода новаторская, находящая опору в натурфилософских представлениях о законах Вселенной (хотя и воспринимаемых, разумеется, через призму того же церковного миропонимания) и не придающая существенного значения ни традиции, ни авторитету греческих монастырей. В известном смысле рационалистический подход к вопросу о порядке освящения собора, проявленный великим князем и его сторонниками, — свидетельство нарастающих изменений в психологии передовой части русского общества, той части правительственных верхов, которая проводила и активно поддерживала централизаторскую политику, политику обновления Русской земли.

С точки зрения столкновения двух церковно-идеологических (а следовательно, и политических) тенденций — консервативной и новаторской — представляет интерес известие Московской летописи о строительстве каменной церкви Иоанна Златоуста на посаде. Эта церковь была заложена 11 июля 1479 г. великим князем на месте старой, деревянной, построенной в свое время московскими гостями и пришедшей в упадок. По распоряжению великого князя игумен новой церкви был поставлен выше всех «соборных попов и игуменов града Москвы и загородцких попов». Летопись рассказывает, что церковь была построена великим князем по обету: «...понеже бо имя его наречено бысть, егда бывает праздник Принесение Иоана Златоуста, генваря 27». В «застенке» новой церкви по распоряжению великого князя построили другую — в память апостола Тимофея, «в той бо день родися». Разобранная старая церковь Иоанна Златоуста была поставлена в великокняжеском монастыре Покрова «в Садех», т. е. тоже на посаде.30

Это известие официозной летописи весьма примечательно. Каменное великокняжеское строительство на посаде не может не служить указанием на интерес к посадским делам, на стремление укрепить свое влияние на посадское население, на развитие контактов с ним. Из актового материала известно, что примерно в это время впервые проявляются черты новой великокняжеской политики по отношению к городу и посаду. В первые годы своего княжения Иван III подтвердил жалованную грамоту своего отца архимандриту суздальского Спасо-Евфимиева монастыря Исаакию (до 1464 г.) на традиционное право беспошлинной торговли «по городом» «житом каким ни буди».31 Но уже из жалованной грамоты 1472—1479 гг. архимандриту того же монастыря Иоакиму мы узнаем, что к этому времени великий князь «пожаловал суздалцов городских людей, не велел... в городе селским торговцем стояти».32 Следовательно, в Суздале была проведена важная реформа: городской торг становился монополией горожан и закрывался для сельских торговцев, что в первую очередь ударяло по интересам привилегированных феодалов — землевладельцев, пользовавшихся прежде особыми льготами в торговле.

Церковь, построенная великим князем на столичном посаде, посвящена его патрону и имеет в его глазах особое значение: она официально поставлена выше всех других храмов Москвы. Это первый подобный случай в истории столицы. Это — и своего рода реформа столичной церковной организации: во главе московского духовенства оказался не один из кремлевских игуменов и протопопов, а настоятель нового посадского храма.33

Реформа, связанная с церковью Иоанна Златоуста, не может быть оценена вне контекста политических отношений, сложившихся между главой Русского государства и руководством русской церкви к концу 70-х гг. Об этих отношениях источники рассказывают отрывочно и глухо, но и те сведения, которые проникают на страницы летописей, рисуют довольно выразительную картину. Суть ее заключается в активном вмешательстве правительственной власти нового централизованного государства в церковную жизнь и противодействии, оказываемом этому вмешательству со стороны верхов церковной иерархии, возглавляемых митрополитом. Перед нами один из моментов борьбы великокняжеского правительства с удельно-клерикальной оппозицией, ставшей к концу 70-х гг. одним из существенных факторов русской общественно-политической и идеологической жизни.

Примечания

1. ПСРЛ. Пг., 1921. Т. 24. С. 197.

2. См.: Лурье Я.С. Идеологическая борьба в русской публицистике конца XV — начала XVI в. М.; Л., 1960. С. 54 и след.

3. АСВР. Т. II. № 315. С. 279—282; см.: Никольский Н.К. Правая грамота митрополита Геронтия // Памятники древней письменности. СПб., 1895. Т. III. С. 51—64.

4. Свидетельством юрисдикции белозерских князей над монастырем являются их многочисленные жалованные грамоты с очень широким судебным и податным иммунитетом (Копанев А.И. История землевладения Белозерского края XV—XVI вв. М.; Л., 1951. С. 41—43). Князья выступали и в качестве арбитров в земельных спорах монастыря с представителями других княжеств. Так, в период описываемых событий князь Михаил Андреевич решил в пользу Кириллова монастыря его спор с Троицким Сергиевым монастырем (АСВР. Т. I. № 467. С. 352—354).

5. ПСРЛ. СПб., 1910. Т. 20, ч. 1. С. 260.

6. ДДГ. № 57. С. 178.

7. Там же, № 61. С. 198.

8. ПСРЛ. Т. 24. С. 185.

9. Там же. Т. 20, ч. 1. С. 276—278; СПб., 1910. Т. 23. С. 157—158; см.: Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства в XIV—XV веках: Очерки социально-экономической и политической истории. М., 1960. С. 826—829.

10. Касьян стал впервые игуменом после Трифона — 11 апреля 1448 г. епископ Ефрем дал ему благословенную грамоту (АСВР. Т. И. № 97. С. 58—59). По мнению Н.К. Никольского, принятому и И.А. Голубцовым, конфликт с белозерским князем (пребывание Филофея на игуменстве) относится к 1465—1466 гг. (там же. № 315. С. 282).

11. АСВР. Т. II. № 96. С. 57—58.

12. Там же, № 178, 179. С. 112, 113.

13. «...творяся тамо сущую братию накормити и милостыню дати», — сообщает Московская летопись (ПСРЛ. М.; Л. ,1949. Т. 25. С. 268).

14. ПСРЛ. Т. 20, ч. 1. С. 260.

15. В этой связи представляет интерес упомянутая выше благословенная грамота 1448 г. архиепископа Ефрема игумену Касьяну. Благословляя Касьяна на игуменство «деля прошения и моления» монастырских старцев, архиепископ ни словом не упоминает о делах мирских — о суде и пошлинах. Очевидно, он не считал, что эти вопросы входят в его компетенцию (АСВР. Т. II. № 97. С. 58—59).

16. АСВР. Т. II. С. 694.

17. Там же, № 235—245, 248 и др.

18. ПСРЛ. СПб., 1913. Т. 18. С. 265.

19. АСВР. Т. II. № 249. С. 164.— Грамота Марии Ярославны интересна еще в одном отношении: в ней ничего не говорится о земельных вкладах. В прошлые времена именно такие вклады по душе были наиболее распространены. Мария Ярославна впервые отступает от этой традиции, в чем можно видеть результат великокняжеской политики, направленной против роста монастырского землевладения.

20. ПСРЛ. Т. 24. С. 197. — Вероятно, имеется в виду уже известная нам правая грамота.

21. По справедливому замечанию Я.С. Лурье, «грамота... не дает оснований сомневаться в том, что исход спора и расстановка сил описаны летописью правильно» (Лурье Я.С. Идеологическая борьба... С. 55).

22. ПСРЛ. Т. 24. С. 197.

23. Там же.

24. Борисов Н.С. Русская церковь в политической борьбе XIV—XV веков. М., 1986. С. 169—170.

25. ПСРЛ. Т. 25. С. 324.

26. Там же. Т. 24. С. 196. — Ростовская летопись подчеркивает, что на его поставлений был («ту сущу») великий князь Иван Молодой, возглавлявший московскую администрацию в отсутствие отца.

27. Там же. Т. 25. С. 294.

28. Там же. С. 324.

29. Там же. Т. 20, ч. 1. С. 335.

30. ПСРЛ. Т. 25. С. 323.

31. АСВР. Т. III. № 496. С. 474.

32. Там же, № 498. С. 475.

33. Необходимо вспомнить в связи с этим, что, по свидетельству митрополичьей летописи, основной причиной отставки митрополита Феодосия в 1464 г. был его конфликт с московским белым духовенством, связанным, очевидно, с массой посадского населения столицы, где было «церквей много наставлено, а попы не хотяше делати рукоделиа». В этом конфликте Феодосий не нашел поддержки великого князя и вынужден был оставить митрополию (ПСРЛ. Т. 20, ч. 1. С. 277). Вероятно, дело было не только в стремлении великого князя иметь во главе церкви «более надежного человека», как считает Н.С. Борисов (Русская церковь в политической борьбе... С. 163—164).

 
© 2004—2024 Сергей и Алексей Копаевы. Заимствование материалов допускается только со ссылкой на данный сайт. Яндекс.Метрика