Александр Невский
 

§ 3.2. Борьба за Эстонию в 1214—1223 гг.

Походы Мстислава Удалого обеспечили спокойствие не только в тех землях Эстонии, которые платили дань Новгороду и Пскову. Почти три года не подвергались немецким нападениям и другие земли эстов. Лишь в конце 1214 г. крестоносцы собрались возобновить свои завоевания:

«Шел третий год мира, заключенного с эстами, и срок его истекал. Епископ созвал всех священников, собрал капитул советовался с ними, а также с рыцарями и приглашенными старейшинами ливов и решил сделать поход в Эстонию, потому что эсты и сами не являлись и о возобновлении мира не заботились, а скорее, наоборот, неизменно желали гибели ливонской церкви»1.

Первый поход носил характер пробы и был проведен очень осторожно. Целью стала далекая Роталия, самая западная область Эстонии, обращенная к Балтийскому морю в районе острова Эзель (Сааремаа). Для обеспечения внезапности интервенты, которые, как обычно, включали значительный отряд из ливов и латгалов, шли по льду Рижского залива, минуя беспокойные области Сонтагану и Сакалу. В этот момент и при таком маршруте успех операции был практически обеспечен: во-первых, эсты считали, что находятся в мире с немцами, а во-вторых, на Роталию они еще не нападали. Крестоносцы вышли полными победителями и, «гоня с собой коней и массу скота, ведя женщин, детей и девушек, с большой добычей радостно возвратились в Ливонию, благословляя Господа за это возмездие, посланное на язычников»2. Представьте себе счастливого латинского священника-проповедника-миссионера, копьем подталкивающего изможденных женщин с малыми детьми, измазанных дорожной грязью, голодных, умирающих, но упорно отказывающихся креститься... Прости, Господи, их души!

Воодушевленные успехом и «после того как все отдохнули от походной усталости», в начале 1215 г. немцы предприняли новый поход. На этот раз целью была Сакала, область, миновать которую при проникновении в глубь Эстонии было невозможно. Крестоносцы с союзными ливами и латгалами миновали Вильянди, важнейший город земли, и напали на замок «по имени Леолэ», принадлежавший самому влиятельному местному вождю Лембиту. И вновь им сопутствовала удача. Лембит с сородичами сдался на милость победителям и обещал креститься3.

Походы конца 1214 — начала 1215 гг. стали причиной начала тотального межэтнического конфликта в Прибалтике — разразилась настоящая война, в которой с одной стороны выступила почти вся Эстония, а с другой — христианизированные Ливония и Латгалия. На сей раз огонь этой войны разожгли немцы. После их кровавых вторжений, весной 1215 г., эсты стали готовить ответное нападение:

«После роталийского похода и покорения Лембита из Саккалы, вся Эстония стала враждебной Ливонии. Эсты условились явиться сразу с тремя войсками разорять Ливонию: эзельцы должны были осадить Ригу и загородить гавань на Двине, роталийцы — напасть на торейдских ливов, а жители Саккалы и Унгавнии, в это время — опустошить землю лэттов, чтобы ливы и лэтты, задержанные войной у себя, не могли прийти на помощь рижанам»4.

Все эти походы с тем или иным успехом были осуществлены5. Привлекает внимание участие в событиях эстов из Уганди. Сообщая о том, что в нападении на латгалов и ливов участвовали не только сакальцы, обиженные на немцев, но и угандийцы, которым рижане пока ничего плохого не сделали, Генрих Латвийский подводит читателя к причинам последовавшего затем крупного похода крестоносцев на Уганди. Он выступает ответной мерой на вероломство местных жителей, первыми напавших на ливонцев. Насколько достоверно такое свидетельство, судить сложно. Уганди и Сакала представляют собой соседние земли, родственные узы между их жителями были очень плотные, и обиды, нанесенные немцами во время вторжения в начале 1215 г., могли восприниматься как общие. Другое дело, что при налете на территорию Уганди немцы переступали через мир, заключенный с русскими. И сделали это более чем откровенно.

В течение второй половины 1215 г. братья-рыцари, рижане и латгалы совместно совершили три (!) больших похода в землю Уганди, которую пересекли всю вдоль и поперек, достигнув Юрьева (теперь Дерпта), переправившись через Эмайыгу и даже разорив Вайгу6. Вся область была разгромлена, люди перебиты, а их жилища сожжены: «Когда те, кто еще остались живы в Унгавнии, увидели, что им никуда не скрыться от ярости тевтонов и лэттов, они послали в Ригу послов просить мира»7.

Походы в Эстонию в 1215—1221 гг.

Еще зимой 1215/16 г. немцы с союзными племенами совершили несколько карательных походов в Роталию и на Эзель8. Везде они добились значительных успехов в распространении своей, пока не постоянной, но вполне заметной власти. Можно сказать, что почти половина Эстонии в ходе двухлетней военной кампании была ими покорена. Летом 1216 г. крестоносцы без боя вступили «в уже крещенную Саккалу», откуда совершили нападение на Гарию9.

Характерно, что нападения на зависимые от Новгорода земли в Эстонии начались только с уходом Мстислава Удалого на завоевание Галича в 1215 г.10 Казалось, что их уже никто не сдерживает. Стремлением в кратчайшие сроки привести к покорности местное население, склонявшееся к православию, можно объяснить такую интенсивность и жестокость немецких нападений на Уганди. Нигде в эстонских землях крестоносцы пока не задерживались, возвращаясь после похода в спокойную Ливонию. На местах оставляли только миссионеров и проповедников, которые, впрочем, вскоре тоже удалялись:

«И посланы были к ним священник Петр Какувальдэ из Винландии и Отто, священник братьев-рыцарей, и направились в Саккалу и совершили крещение там повсюду до Палы, а в Унгавнии — до Матери вод, а затем воротились в Ливонию, не решаясь еще жить там из-за дикости других эстов»11.

Ясно было, что немцам рано было праздновать победу. Видимая покорность у эстов еще не превратилась в привычку. Война только началась, и если ее первый этап проигран, то общий исход пока не определен.

Эсты готовили ответные действия. Они обратились за помощью к Полоцку, но князь Владимир во время приготовления к походу на Ригу умер в начале 1216 г. Судя по всему, неизбежным считалось и вмешательство Пскова, в котором утвердился вернувшийся из Ливонии антинемецки настроенный Владимир Мстиславич. Однако русские князья все это время были увлечены внутренними смутами и не имели возможности адекватно отреагировать на события в Прибалтике, которые выглядели малозначимыми. Немцам нужно было торопиться.

События развивались следующим образом. После ухода в 1215 г. из Новгорода Мстислава Удалого горожане пригласили на княжение его зятя переяславского князя Ярослава Всеволодовича, который вскоре там со всеми перессорился. Князь направился к Торжку, откуда запретил поставлять новгородцам хлеб из суздальского Ополья. В городе начался голод. Вскоре в конфликт были втянуты и срочно вернувшийся на север Мстислав, и все владимиро-суздальские князья. Противостояние закончилось одной из самых крупных битв в истории русского междоусобия — сражением на Липице 21 апреля 1216 г.12 Владимир Псковский был активным участником этих событий, всячески содействовавший успехам Мстислава Мстиславича. Вплоть до лета 1216 г. он не мог отвлечься от событий на Руси, дабы навести порядок в Эстонии. Крестоносцы действительно выбрали очень удобный момент для начала новой войны в Прибалтике. Все русские на протяжении 1215 и первой половины 1216 гг. были всемерно заняты внутренними склоками.

* * *

Следует заметить, что немцы и в мирные 1212—1214 годы не теряли времени зря и ничуть не отказывались от планов вторжения на север. В ход шли и благонравные проповеди, и провокации, и подстрекательство, и вооруженное давление. Иноземцы проявили в области пропаганды большее искусство, чем русские. Они играли на самых разных чувствах местных жителей: от религиозных до патриотических.

Эсты вовсе не были бездушной массой, над которой трудились два потенциальных хозяина, русские и немцы. У них были и собственные устремления, и планы и интересы. Они также хотели использовать конфликт между иноземцами в свою пользу. Однако не всегда это получалось. Достигая временных успехов, эсты в общеполитическом отношении оставались в проигрыше. Отдельные земли (мааконды) Эстонии едва вступили в стадию раннегосударственного строительства, когда родовые старшины постепенно выстраивают более или менее стабильную иерархию власти13. В условиях войны эти процессы шли особенно быстро, но еще не успели привести к своему логическому завершению — созданию государства. Эсты оставались разобщенными и неспособными к полномасштабному организованному сопротивлению, они не располагали государственным самосознанием и тем более административным аппаратом. Немцы настойчиво напоминали им об этом и одновременно пытались учить, показывая путь к «благам цивилизации» через признание верховенства Римской церкви, то есть Рижского епископа. Русские, не располагавшие опытом активной проповеди, явно проигрывали расторопным людям с Запада.

Судя по всему, эсты из областей «новгородской зоны» не вполне были довольны своими хозяевами. Князь Владимир Псковский еще в период жизни в Латгалии зарекомендовал себя не с лучшей стороны и как судья, и как администратор. Под его властью, возможно, развивались злоупотребления и в Пскове, откуда горожане его изгнали в 1211 г. Из сообщений Ливонской Хроники можно понять, что к 1216 г. немцы вполне подготовили в земле Уганди широкое недовольство русской властью:

«...русские из Пскова (Plescowe) разгневались на жителей Угаунии за то, что те, пренебрегши их крещением, приняли латинское, и, угрожая войной, потребовали у них чинша и дани»14.

Разразилось восстание, в ходе которого некоторые эстонские старейшины обратились за помощью к Риге:

«Жители Угаунии стали просить у епископа и братьев-рыцарей совета и помощи в этом деле. Те не отказали им, обещая жить и вместе умереть, подтвердив, что Угауния как до крещения всегда была независима от русских, так и ныне остается независимой»15.

В этом выразительном месте Генрих Латвийский демонстрирует, как немцы пытались играть на столь экзотическом для XIII в. чувстве, как патриотизм. В ход шли даже такие необычные сентенции: мы признаем вашу исконную независимость от русских и боремся за вашу самостоятельность. За лицемерными заявлениями скрывалось вполне откровенное объявление войны Пскову, в зоне ответственности которого находилась Уганди. Так начался новый этап войны между русскими и немецкими колонизаторами.

На первую карательную экспедицию псковичей крестоносцы не захотели или не успели отреагировать. Вполне возможно, что они желали дотянуть, пока эстонско-русский конфликт достигнет максимального накала, и отношения окончательно ожесточатся. Немцы ожидали, что в ходе нападения русские проявят традиционную решительность при подавлении неудовольствия в среде зависимых племен. Жестокость русских была им на руку. И псковичи оправдали надежды латинян. Осенью 1216 г. князь Владимир Мстиславич огнем и мечем прошелся по областям непокорной Уганди:

«После смерти великого короля Вольдемара Полоцкого (Woldemaro de Ploceke) появился новый противник Ливонской церкви,
Вольдемар Псковский (Woldemarus de Plecekowe), который поднялся с большим войском псковичей и пошел на Угаунию и стал на горе Одемпе и разослал свое войско по всем окрестным деревням и областям. И стали они жечь и грабить всю землю, и перебили многих мужчин, а женщин и детей увели в плен...»16.

Только после ухода русских войск и после второй просьбы эстонцев немцы в качестве благодетелей и защитников вступили в разоренную Уганди, где приступили к возведению замка Оденпе:

«И пришли снова жители Угаунии к епископам просить помощи против русских. И послали епископы своих людей с братьями-рыцарями в Угаунию. И собрали они всех эстов из тех областей и застроили вместе с ними гору Одемпе и поселились там, очень сильно укрепив замок как против русских, так и против других еще не крещенных народов»17.

Роль немцев менее чем за год невероятным образом преобразилась. В течение всего 1215 г. они выступали кровожадными грабителями и интервентами, а как только состоялся аналогичный поход русских карателей, то превратились в спасителей и заступников. Надо полагать, в этом прослеживается не только умелая поведенческая линия иноземцев, но и политика самих эстов, которые стремились столкнуть между собой своих потенциальных хозяев. В выигрыше, однако, оказались только крестоносцы, которые впервые были приглашены эстами на свою землю, именно в Уганди, область, где их интересы сталкивались с русскими. Здесь же впервые в Эстонии они попытались возвести свой замок, Оденпе. В других эстонских областях о подобных привилегиях и жестах в отношении немцев нельзя было и мечтать.

* * *

Примечательной выглядит та позиция, которую в сложившихся условиях занял князь Мстислав. Можно сказать, что он предоставил брату Владимиру самому разбираться в сложном клубке взаимных претензий с немцами и эстами. Когда новгородский отряд прибыл в конце 1216 г. для сбора дани в латгальскую землю Талава, он был внезапно арестован рыцарем Бертольдом, «магистром венденских рыцарей», который заподозрил, что «русские готовятся к войне». Однако как сообщает Генрих Латвийский, после прибытия к Бертольду послов «короля Новгородского» тот «освободил пленных и с почетом отпустил в Руссию»18. Надо полагать, послы Мстислава сообщили Бертольду, что новгородцы не имеют отношения к событиям в Уганди и сохраняют нейтралитет. Собственно, только такими обстоятельствами можно объяснить поразительное миролюбие и покладистость неугомонного венденского магистра, проявленные им в отношении русских данщиков в то время, когда в соседней Уганди крестоносцы уже вели войну с теми же русскими19.

Мстислав Мстиславич, начиная с 1215 г., практически полностью погрузился в дела южнорусских княжеств, где вполне успешно готовил захват власти в Галиции. В 1216 г. внутренние смуты на Северо-Востоке заставили его вернуться, разгромить противников в битве на Липице и снова утвердиться в Новгороде. Однако долго оставаться он там не пожелал. Конфликты в Прибалтике не были для него аргументом, кроме того, они находились в ведении брата Владимира, который располагал всем спектром средств для их разрешения. Мстислава же ждали Киев и Галич, куда он в начале 1217 г. и отправился, оставив пока на севере жену и сына Василия.

* * *

Зимой 1216/17 г. участники борьбы за Эстонию утвердили свои планы, ставшие судьбоносными для всего региона. Новгородцы пытались отстраниться от происходящего, во всем положившись на псковичей. Псковичи же, вероятно, видели в возможности ведения самостоятельной внешней политики признак независимости, отчего безропотно приняли на себя бремя ответственности за контроль в Эстонии. Позиции горожан со всей очевидностью отражались и на действиях их князей, хотя в междукняжеских отношениях соперничество носило более ярко выраженный характер и не всегда слепо следовало интересам подданных.

Характерно, что летописью отмечено прибытие в Новгород псковского князя Владимира Мстиславича сразу после отъезда в Киев его старшего брата, то есть в самом начале 1217 г.:

«Тогда же прииде Володимиръ в Новъгород своими орудьи»20.

Скорее всего, Владимир рассчитывал на то, что покинутые Мстиславом новгородцы пригласят его к себе на стол. Военные успехи князя в Эстонии, казалось, должны были этому способствовать. А внезапное наступление немцев с союзными угандийцами еще раз подтвердило перспективность такого альянса.

Под праздник Крещения, 6 января 1217 г., крестоносцы, поддержанные эстами, напали на Новгородскую землю, разорив селения по Шелони:

«А жители Угаунии, чтобы отомстить русским, поднялись вместе с людьми епископа и братьями-рыцарями и пошли в Руссию к Новгороду и, опередив слухи о своем приходе, явились к празднику Крещения, когда русские обычно более всего заняты пирами и попойками, разослали свое войско по всем деревням и дорогам и перебили много народа, и множество женщин увели в плен, и угнали коней и много скота, захватили большую добычу и, отомстив огнем и мечем за свои обиды, радостно со всем награбленным вернулись в Одемпе»21.

Новгородская летопись, путая ливонцев с литовцами, сообщает, что новгородцы пытались гнаться за налетчиками, но «не състигоша ихъ»22. Фактически речь идет о первом немецком вторжении в пределы Руси. Если его и нельзя назвать первым крестовым походом против Руси, то уж первой собственно антирусской вылазкой, развернувшейся на исконно русских землях, он был точно.

Немцы тем самым зимой 1216/17 г. сделали свой выбор, который оказался в пользу войны с Русью, то есть с соседним Новгородом, который выступал уже не только как претендент на колонизацию Эстонии, но как идейный враг, угроза распространению христианства и объект для всесторонней агрессии. Теперь главные участники событий определились, и началась настоящая война. Возможности возврата к миру, казалось бы, достигнутой в 1212 г., больше не было никакой.

В ответ на нападение в район Шелони немедленно последовал ответный поход, к которому были привлечены не только ополчения Новгорода и Пскова, но и многие эстонские земли (Эзель, Гария, Сакала). Соединенное русско-эстонское войско, насчитывавшее, по сведениям Генриха Латвийского, около 20 тысяч человек и возглавляемое Владимиром Мстиславичем Псковским, уже в феврале 1217 г. осадило немцев с угандийцами в Оденпе. Последовали 17-дневная осада и многократные штурмы, не завершившиеся, однако, захватом замка:

«И прошли русские по областям и многих захватили и перебили, а трупы бросили в реку у подножья горы, чтобы те, кто был в замке, не брали оттуда воду. Они наносили вред, какой могли, разоряя и выжигая всю местность кругом. И каждый раз, когда они пытались, по своему обычаю, взобраться всем множеством на укрепления горы, тевтоны и эсты храбро отбивали их нападения, отчего и потеряли они там многих мужей»23.

Рижане попытались выручить соплеменников и направили к Оденпе 3-тысячный отряд, включавший чуть ли не все наличные у крестоносцев силы, рыцарей-меченосцев, людей епископа, ополчения ливов и латгалов. Общее руководство осуществлял лично магистр Ордена меченосцев Волквин, с которым прибыли и такие видные ливонские рыцари как Бертольд Венденский и Теодорих, брат епископа Альберта и зять псковского князя Владимира. Попытка деблокировать Оденпе закончилась для немцев полным разгромом:

«и побѣгоша Нѣмцѣ къ городу, и убиша новгородци два воеводѣ, а третии руками изимаша, а коневъ отъяша 700, и приидоша вси здрави»24.

В бою погибли многие крестоносцы, включая знаменитого Бертольда Венденского. Судя по количеству отбитых лошадей, убито и изранено было не менее трети отряда. Все, кто выжил, сумели укрыться в замке, но из-за недостатка продовольствия уже через три дня запросили мира:

«И был заключен мир с ними, но с условием, чтобы тевтоны все покинули замок и вернулись в Ливонию. И позвал Владимир зятя своего Теодориха пойти с ним в Псков, чтобы скрепить там мир.
И поверил тот и вышел к нему. А новгородцы тут же вырвали Теодориха из рук его и пленником увели с собой. Тевтоны же, с ливами и леттами, заключив мир, вышли из замка сквозь ряды эзельцев и русских и вернулись в Ливонию»25.

Немцы подверглись под Оденпе сильнейшему разгрому. Это было их первое столкновение в открытом бою с русскими полками, и многим тогда казалось, что последнее. Исследователи считают, что поражение, понесенное крестоносцами от войск Владимира Псковского в феврале 1217 г., поставило под вопрос будущее Риги и вообще ливонской колонии: «Впечатление было настолько серьезно, что в этот момент епископ Альберт, вероятно, готов был вовсе отказаться от эстонских завоевании»26.

Рижане всячески стремились закрепить достигнутые под Оденпе мирные соглашения, подтвердить их и в Новгороде, и в Сакале. Ливонские войска были уничтожены, и в случае нападения Рига была абсолютно беззащитна. Альберт срочно отправился в Германию для набора новых пилигримов. Тогда же, вероятно, он впервые стал вести переговоры о привлечении к завоеванию Эстонии сил датского королевства. Во всяком случае, еще до его возвращения, но, очевидно, по его приглашению, летом 1217 года «принял крест в отпущение грехов и отправился в Ливонию с рыцарями своими» граф Альберт де Левенборх (Albertus de Lowenborch), граф Орламюнде, граф Гольштейн, племянник и близкий соратник датского короля Вальдемара II27. Это была серьезная сила и важный фактор для перемены положения. Стало ясно, что немцы ничуть не намерены мириться со своим разгромом и готовят силы для ответного удара. Генрих Латвийский подчеркивал, что именно после прибытия войск графа Альберта эсты стали готовить свой самый грандиозный, предполагавшийся окончательным и ставший таковым, поход в Ливонию:

«После того как он [граф Альберт де Левенборх] прибыл в Ригу, эсты послали русским много даров и просили прийти с войском, чтобы разрушить Ливонскую церковь. Но великий король Новгорода Мстислав в то время отправился в поход против короля Венгрии, чтобы сражаться за Галицкое королевство, а на престоле своем в Новгороде оставил нового короля. Тот, отправив послов своих в Эстонию, обещали прийти с большим войском вместе с королем Владимиром и многими другими королями. И возрадовались эсты, и послали людей по всей Эстонии, и собрали войско большое и сильное, и расположились у Палы в Сакале»28.

Эстонскую армию возглавил сакальский старейшина Лембит, к которому направили свои ополчения жители Роталии, Гарии, Виронии, Ревеле, Гервена и, собственно, Сакалы. Это была действительно общеэстонская армия. Не хватало только эзельцев, которые, вероятно, должны были атаковать Ливонию с моря, и угандийцев, измученных и во множестве погибших в кампанию предыдущего года. Отсутствие среди участников похода жителей Уганди не должно говорить о том, что они откололись от соплеменников и стали сторонниками немцев. Скорее всего, в их среде существовали и приверженцы рижан, и союзники русских, однако длившиеся на их земле в течение года практически непрерывные военные действия существенно сократили боеспособное население. Вообще у Эстонии за эти годы должно было заметно уменьшиться количество воинов. По показаниям Генриха Латвийского, у реки Палы (Раlа) в сентябре 1217 г. собралось не более 6 тысяч человек, которые очень рассчитывали на прибытие многочисленных русских полков29. Однако их ожидания не оправдались. И в этом многие видят поворотный момент в истории покорения Прибалтики.

* * *

Победа под Оденпе не стала для Владимира ступенью к новгородскому княжению. Пока он сражался в Эстонии, Мстислав вернулся в Новгород и навел там порядок, устранив всякие сомнения в своей заинтересованности в происходящем. Однако надолго Мстислав там опять не остался и летом 1217 г. окончательно удалился на юг. Новгородцы пригласили на его место из Смоленска Святослава Мстиславича, сына Мстислава Романовича Старого, утвердившегося в Киеве благодаря поддержке Мстислава Удалого30. Святослав вступил в Новгород 1 августа 1217 г., и вскоре к нему прибыли эстонские послы с просьбами о помощи. Князь немедленно пообещал им всестороннюю поддержку и даже назначил время для сбора войск на р. Пале в Сакале — 6 сентября, память чуда архистратига Михаила в Хонех.

Так и останется загадкой, на что рассчитывал новый властитель, когда давал подобные обещания и строил такие планы. Для летнего перехода крупного войска на расстояние почти в 400 км требовалось не менее 20 дней. Времени у Святослава было почти столько же. Любая непредвиденная задержка, будь то распутица, сбор провианта или некие хозяйственные обстоятельства, могла привести к значительному опозданию. Князь никогда прежде не был в Новгороде и не знакомился с образом правления в этой земле. Возможно, он переоценил свои возможности, пообещав эстам помощь. Август — время сбора урожая, сельскохозяйственных забот, распределения и продажи излишков, оживленная пора. В это время собирать ополчение трудно, а начинающему новгородскому правителю особенно.

Эстонцы на Пале ждали русских 15 дней. На эффект неожиданности при таких обстоятельствах рассчитывать не приходилось. Разумеется, немцы также готовились к столкновению. И совершенно не собирались дать противнику собрать все свои силы, то есть дождаться новгородцев. Крестоносцы атаковали первыми. Их отряд насчитывал 3 тысячи воинов вместе с союзными ливами и латгалами. Битва состоялась в Сакале около замка Вильянди в день св. апостола Матфея, 21 сентября 1217 года и закончилась полным разгромом эстонцев. Из 6 тысячи местных ополченцев погибло более тысячи, включая большинство племенной верхушки и самого старейшину Лембита:

«После того как все эсты обратились в бегство, ливы, лэтты и саксы преследовали их, перебили в лесу стольких, что дошло почти до тысячи, и еще безмерное множество, так что и сосчитать не могли, убитых по лесам и болотам; захватили до двух тысяч коней, оружие и все их запасы, а на следующий день поровну разделили между собой все, что добыли»31.

Поворотное значение битвы при Вильянди (21 сентября 1217 г.) подчеркивалось уже современниками. Автор Ливонской Рифмованной хроники (ЛРХ) писал, что именно после нее эсты признали немецкое подданство и стали с заметной регулярностью платить десятину римской Церкви32. Генрих Латвийский по завершении сражения отмечает прибытие к рижанам старейшин из большинства эстонских земель «от Роталии и Ревеля и Гариама просить о мире и об уходе из их владений». После переговоров «эсты обрадовались, дали заложников и подчинились ливонской церкви с тем, чтобы и таинство крещения принять и оброк платить ежегодно»33. Область Сакала после этого оказалась в сфере постоянной зависимости от Риги, опорной базой для дальнейших немецких вторжений в глубь Эстонии.

* * *

Возможно, что именно нерасторопность Святослава Мстиславича, его опрометчивое поведение в вопросах внешней политики, сочетавшееся с излишней резкостью в отношениях с республиканской администрацией Новгорода, стоили ему княжеского стола34. Уже в начале следующего, 1218 г. отец, киевский князь Мстислав Романович, отозвал его на юг, а новгородцам предложил своего младшего сына Всеволода35. Горожане решили пока сохранить верность династии Ростиславичей и покорно согласились с новой кандидатурой. Новый князь попытался сразу блеснуть перед новыми подданными воинскими талантами, которые стали совершенно необходимыми в условиях эскалации борьбы за Прибалтику.

К августу 1218 г. была, наконец, собрана значительная армия для вторжения в Ливонию:

«Того же лѣта иде князь Всеволод с новгородци к Пертуеву, и усрѣтоша сторожевъ Нѣмци, Литва, Либь, и бишася; и пособи богъ новгородцомъ, и идоша под город и стояша 2 недели, не взяша города; и приидоша здрави вси»36.

Генрих Латвийский утверждает, что в целом русское войско включало 16 тысяч воинов, «которых великий король Новгородский уже два года собирал по всей земле Русской, с наилучшим вооружением, какое было в Руссии»37. Полки соединились в Уганди с отрядами эстов и двинулись на юго-запад. Немцы немедленно выступили навстречу и преградили им путь на границе. Однако надолго задержать продвижение русских они не могли. В бою крестоносцы были наголову разгромлены38. Союзные ливы и латгалы даже испугались помогать им. По свидетельству Генриха Латвийского, лишь завидев количество построившихся к битве русских, ливские и латгальские ополченцы бросились бежать врассыпную:

«И каждый из ливов и леттов, кто доходил до холмика у реки, где выстроились полки, увидев численность русского войска, тотчас отступал назад, как будто получив удар дубиной в лицо, и, развернувшись, бросался бежать. И бежали они один за другим, видя летящие на них русские стрелы, и, наконец, все обратились в бегство.
И остались тевтоны одни, а было их всего двести, да и из них некоторые отступили, так что осталась едва ли сотня, и вынесли они на себе все тяжести битвы»39.

Даже при вполне характерных преувеличениях, свойственных хроникеру, смелость и мужество крестоносцев производят выразительное впечатление. Пусть даже тысяча воинов, а не сто, против 16 тысяч — это тоже весьма показательная храбрость. А в данном случае немцев было явно меньше. В русской летописи они вообще названы «сторожами», то есть дозорным отрядом40. Отвага и рыцарская удаль, неоднократно проявляемые немцами в своих действиях в Прибалтике, стали залогом их позднейших успехов и долголетнего господства в регионе. Боевой дух крестоносцев был очень высок. Рижане действительно воспринимали тот отряд, который был отправлен против русских, армией и планировали идти с ней на покорение Гарии и Ревеля41. Новгородцы немало бы подивились, узнав об этом: они считали что бились со сторожевым отрядом. Однако и ранее, и позднее иноземцы именно такими небольшими группами совершали свои вторжения и одерживали судьбоносные победы.

После разгрома немцев на границе Уганди в конце августа 1218 г. русские войска, возглавляемые Всеволодом Мстиславичем и Владимиром Псковским, вступили на земли ливов и латгалов. Немецкие источники называют этот поход первым разорением Ливонии42. В течение нескольких недель северные ливские и латгальские области подвергались грабежу и погрому. Возможно, отяготившись добычей с этих территорий, русские далее к Даугаве не пошли и вернулись в Уганди, где они получили известие о нападении на Псков литовцев, после чего заспешили домой43. Судя по их поведению, в планы организаторов похода не входили штурм Риги и изгнание немцев из Прибалтики. На современный взгляд, обладая численным и тактическим превосходством, русские проявили удивительную пассивность. Всем своим поведением они демонстрировали, что основной целью для них является дань, давно не собиравшаяся с земель ливов и латгалов, а вовсе не уничтожение немецких факторий на Даугаве.

Конечно, разгрому подверглись тыловые базы крестоносцев, были ослаблены хозяйственно-экономические силы немцев, был поставлен под сомнение их авторитет защитников местного населения. Однако за время военных действий не было захвачено ни одной крупной вражеской крепости. Сейчас эти события представляются налетом, но никак не спланированным вторжением.

Однако новгородские источники сообщают о походе 1218 года, как о крупном военном предприятии. Необычным выглядит лишь направление похода, отмеченное в летописи — «к Пертуеву»44. Одни исследователи видят в этом слове искаженное название Пярну (Пернов), другие — своеобразное обозначение второго замка в Вендене (Цесисе) по имени его хозяина Бертольда, «Бертольдов» (= Бертуев) город45. Примечательно, что в некоторых летописях (Софийской I, Новгородской IV, Воскресенской) тот же, судя по всему, поход сориентирован «на Ригу»46. Если это не позднейшая корректура, то следует предположить, что «Пертуев» действительно следует искать в Ливонии, а не на месте будущего Пярну (Пернова). Следовательно, в цели новгородского похода действительно входил захват или разорение округи некоего замка. Собственно, он и назван в хронике Генриха Латвийского «замок вендов (castri Wendorum)», укрепленный центр маленького прибалтийского народа вендов, рядом с которым около 1208 г. немцами, среди которых находился рыцарь Бертольд (погиб в 1217 г.), был выстроен Венден (Wenden)47. Неудача при осаде вендского замка заставила руководителей русских войск начать отступление. Отягощенные тяжелой добычей, они вернулись в Уганди и затем в Псков.

Рост территории Риги с XIII по XIV в.: I — первое немецкое поселение; II — территория города ок. 1210 г. (после слияния ливского поселка и немецкой колонии); III—IV — расширение города к 1234 г.; V — территория города, отданная Ордену в 1330 г. 1 — первый орденский замок; 2 — первый епископский замок; 3 — второй орденский замок; 4 — второй епископский замок; 5 — ратуша; 6 — собор; 7 — церковь св. Петра; 8 — капелла св. Георга; 9 — церковь св. Иоанна; 10 — церковь св. Якова. Крепостные стены в границах начала XVI в. Пунктиром обозначены ров и вал

Следует признать, что все действия русских вполне соответствовали принятой в то время тактике ведения войны.

Приступ был слишком кровопролитен, а осада требовала времени и средств: если в первые несколько дней/недель замок не сдавался, его обходили стороной. В случае нападения на Ригу ее штурм потребовал бы значительных потерь, которые уже были понесены при осаде небольшого вендского «Пертуева». Ливония тогда включала земли исключительно по правому берегу Даугавы, отчего ее столица оказывалась не центральным городом в области, а, скорее, самым западным и удаленным. Если не учитывать административного статуса Риги, то поход к ней не выглядел уж столь обязательным. Окрестности города тогда же подверглись ограблению эзельцами48, выступавшими неизменными союзниками русских в войнах с крестоносцами. Разорив страну и раздавив ее главные военные силы, можно было праздновать победу. Однако это только если речь идет об изолированной территории, лишенной иных источников пополнения людских ресурсов. Особенность Ливонии заключалась в постоянном притоке вооруженных сил из Европы, пилигримов, среди которых очень часто встречались настоящие специалисты в военном искусстве.

«Конечной целью западной политики Мстислава [Удалого] было не создание в Эстонии застав, не обращение эстонцев в христианство, не расширение территории Новгорода и Пскова на запад, а стремление сдержать чудь, отбить у нее охоту к нападениям на Новгородскую землю, поддержать систему обложения данью, действовавшую с середины XII века, а самое главное, создать что-то вроде дамбы против постоянно вторгавшихся сил Немецкого ордена», — писал Дж. Феннел49. В общих чертах такое заключение английского историка выглядит вполне справедливым. Мстислав в первые годы своего новгородского княжения действительно проводил осознанную политику, направленную на обеспечение южных и западных границ. Вероятно, предполагалось создание в Эстонии и Северной Латгалии буфера, состоящего из непосредственно зависимых от Руси земель, которые должны были амортизировать возможные нападение эстов из других, менее доступных для контроля, областей. Нападения немцев ожидать не приходилось, открытого столкновения они пока боялись. С другой стороны, их проникновение в эстонские земли, независимые от Руси, также не поощрялось. Ответственным за буферные территории, отношения с иноземцами и безопасность юго-западных границ Новгородской земли был назначен князь Владимир Мстиславич, получивший в управление Псков и Великие Луки. В общих чертах эта система продолжала существовать и в 1218 г. Хотя уже более двух лет шла война, задевавшая тем или иным образом большую часть эстонских земель, но буферную полосу из Талавы, Уганди, Вайги и Виронии русским пока удавалось сохранить. Поход в Ливонию должен был компенсировать те потери, которые понесло русское влияние в Эстонии. К сожалению, с этой целью он не справился.

На смену цельной прибалтийской политике Мстислава Удалого пришли хаотичные и судорожные попытки удержать достигнутое. Общий план явно отсутствовал. Предполагалось просто нападать и громить. Но военных успехов было уже недостаточно. Один поход не мог разрешить всего комплекса социально-экономических и конфессиональных противоречий, сложившихся к тому времени в областях Южной Эстонии, где распад родоплеменного строя и культурно-политический подъем совпал с иноземной интервенцией и кровопролитиями войны. Русские приходили и уходили, а немцы всегда оставались рядом.

* * *

Когда псковичи вернулись из Ливонии, они «увидели, что часть этого [своего] города разграблена литовцами»50. Вскоре, вероятно, в конце того же 1218 г., последовала и серия ответных нападений на Псков латгалов, мстивших за разорение своих земель:

«Тут поднялись некоторые летты, небольшим войском вступили в Руссию, стали грабить деревни, убивать и брать в плен людей, захватили добычу и, мстя за своих, наносили всяческий вред. А когда они вернулись, то следом пошли другие, не упуская случая причинить зло, какое только могли»51.

Зима 1218/19 г. выдалась у псковичей беспокойной. Приходилось регулярно отбивать иноземные вторжения. К ответному нападению они, судя по всему, готовы не были, отчего запросили у немцев мира:

«И отправили русские из Пскова послов в Ливонию сказать, что они готовы заключить мир с тевтонами. Но замыслы у них с эстами по-прежнему были злые и полные всяческого коварства.
Сообразив это, рижане послали за ливами и лэттами и собрали войско, чтобы идти против эстов»52.

О заключении мира и его условиях Генрих Латвийский ничего не пишет, но из контекста можно понять, что некое соглашение таки состоялось53. Сразу после его подписания немцы заторопились в поход на эстов, а следовательно, сумели обезопасить себя со стороны Руси. Латгалы приняли войну с Псковом на себя, чем обеспечили крестоносцам свободу рук. В последующие два года покорение Эстонии фактически закончилось, и псковичи этому никак противодействовать не смогли.

В феврале 1219 г. крестоносцы совершают дальний поход на север Эстонии, а весной того же года там высаживаются датчане, которых пригласил епископ Альберт и которым передал права на все еще не завоеванные земли54. Летом и осенью 1219 г. крестоносцы совершают нападения на Гервен и Виронию55. А в начале 1220 г. снова атакуют Гервен и Гарию56. К походам теперь привлекаются не только союзные и ставшие уже почти родными ливы и латгалы, но также эсты из Сакалы. В нападении на Виронию приняли участие даже угандийцы. Немцы теперь пытаются манипулировать противоречиями внутри эстонских племен и использовать их вражду в собственных интересах. Русские упустили то, чем занимались раньше. Германские и датские крестоносцы, начиная с 1219 г., полностью владеют инициативой в завоевании Эстонии, им теперь противостоят только местные племена, русские конкуренты фактически самоустранились.

Летом 1219 г. латгалы начали большую партизанскую войну против псковичей. Они «пошли на Руссию и стали грабить деревни, убивать мужчин, брать в плен женщин, обратили в пустыню всю местность вокруг Пскова, а когда они вернулись, то отправились другие и причинили такой же урон, и каждый раз захватывали много добычи. И бросив свои плуги, они поселились в русской земле, и, подкарауливая их на полях, в лесах и в деревнях, хватали и убивали и не давали им покоя, и отнимали у них коней, скот и женщин»57. Осенью того же года псковичи совершили ответный поход в Латгалию. Среди его участников не упоминается князь, отчего все мероприятие, скорее всего, представляло кратковременный упреждающий налет, после которого количество латгальских нападений удалось сократить.

Если псковичи на протяжении 1219 г. были увлечены стычками с соседними прибалтийскими племенами, то для новгородцев этот год был ознаменован крупными внутренними смутами. Еще по возвращении «от Пертуя» осенью 1218 г. они сменили тысяцкого и посадника, которым вновь стал Твердислав58. С этого момента отношения горожан с князем явно перестали ладиться:

«Не хотяше диаволъ добра роду человѣческому и злии человѣци, и вложи князю грѣхъ въ сердце, гнѣвъ до Твердислава без вины»59.

В декабре 1219 г. это противостояние чуть не закончилось вооруженным столкновением. Князь требовал смерти уже разболевшегося к тому времени посадника, но новгородцы за него заступились. Помирились только на том условии, что Твердислав лишался своей должности. Проболев семь недель, он 8 февраля 1220 г. постригся в монастыре в Аркажах и вскоре преставился60.

Победа Всеволода Мстиславича во внутренней склоке не принесла ему крупных дивидендов, да и отношения с горожанами были серьезно попорчены. В следующем, 1220 г. они лишили княжения его, а заодно и всех представителей династии Ростиславичей, которые отныне никогда больше не занимали новгородского стола. Просить князя поехали во Владимир-Залесский к Юрию Всеволодовичу, сменившему в феврале 1219 г. на великокняжеском столе своего брата Константина. Новгородцы вновь хотели иметь правителя из суздальской династии.

* * *

В начале 1221 г. Юрий Всеволодович направил в Новгород своего старшего сына Всеволода. Молодой княжич, которому едва исполнилось 7 лет, не мог справиться с комплексом накопившихся на севере проблем, среди которых особенно остро выделялись неопределенность в прибалтийской политике и необходимость вооруженного вмешательства в дела Эстонии. Вскоре в помощь сыну Юрий направил в Новгород брата Святослава61, который и организовал большой поход в Ливонию, отмеченный в немецких источниках как второе разорение Ливонии:

«Того же лѣта Гюрги князь присла брата своего Святослава новгородьчемъ въ помощъ; идоша новгородьци съ Святославомь къ Неси, и придоша Литва въ помочь же; и много воеваша, нъ города не възяша»62.

Кесь — это русское название рыцарского замка Венден (нем. Wenden; латв. Cēsis, Цесис), то есть можно сказать, что план Святослава осенью 1221 г. почти полностью был идентичен ходу кампании 1218 г.: удар был направлен в центральные области Ливонии.

К этому времени во внутреннем положении Эстонии произошли серьезные изменения. В Хронике Ливонии следующим образом описаны события 1220 года:

«В то время закончено было крещение по всей Эстонии, и крещена была масса народу по всем местностям и областям ее, так что одни священники окрестили тысячу человек и больше, другие — пять тысяч, а некоторые — десять тысяч, из всей этой массы, и более. И радовалась церковь тишине мира, и славил весь народ Господа, который, после множества войн, обратил сердца язычников от идолопоклонства к почитанию Бога, благословенного во веки»63.

Немцы в 1220 году военных действий не вели. Шло планомерное закрепление достигнутого. Трудились проповедники, выстраивалась административная вертикаль, распределялись сферы влияния, делилась добыча. Именно в этом году остро встал вопрос о разграничении в Эстонии полномочий Рижского епископа и Датского короля. Встречались случаи вооруженного столкновения между племенами, зависимыми от разных метрополий. Датчане крестили и подчинили себе области Ревеля, Виронии и Гарии. Жители последней, вспомнив давнюю вражду, стали совершать нападения на соседний Гервен, принявший крещение от Риги:

«И ходили гарионцы в то лето девять раз с войском в землю гервенскую, разоряли жителей, многих перебили и взяли в плен, и даже самого датского священника ранили в числе других, пока, наконец, большинство гервенцев не признало власти и крещения датчан»64.

Датский король Вальдемар II (1202—1241) был в те годы одним из самых могущественных властителей в Европе. Его отец Вальдемар I Великий (1157—1182) был сыном русской княжны, родился на Руси и имя получил в честь Владимира Мономаха, передав позднее его по наследству. Сам Вальдемар II также был сыном новгородской принцессы, и в его жилах текло больше русской, чем датской крови. Прежде чем получить трон после своего старшего брата Кнута VI, он носил титул герцога Шлезвига. В 1202 г. ему по праву наследования перешли обширные владения датской короны, которые вскоре были расширены и превратились в самое объемное владение на севере Европе. Оно включало Данию, Померанию, Мекленбург, Шлезвиг, Гольштейн, Гамбург, Любек и часть Шверина. В первой четверти XIII в. Вальдемар II имел возможность контролировать всю немецкую торговлю и мореплавание на Балтике. К его мнению очень прислушивались папа римский, а также император Фридрих II Штауфен. Свои приоритеты в контроле над Прибалтикой датчане пытались утвердить уже давно. Собственно, еще до отплытия в Ливонию епископ Альберт вынужден был искать поддержки и содействия у датского королевства, а также у примаса датской Церкви и всего скандинавского диоцеза архиепископа Лундского65.

Однако самостоятельная высадка датчан на Эзеле в 1206 г. не привела к созданию постоянной колонии, и лишь в июне 1219 г. после разгрома эстов около их замка Линданисе (русск. Колывань, нем. Ревель, Reval, совр. эст. Таллин, Tallinn) в области Ревеле66 датчане закрепились в Эстонии. Сразу после утверждения на севере эстонских земель датчане заявили о претензиях на контроль во всем регионе. Они пытались распоряжаться в немецких владениях в Эстонии, а также назначать своих судей в Ригу67. Контроль над основной немецкой гаванью на Балтике, Любеком, позволял датчанам регулировать доставку в Ригу и людей, и военной помощи. Когда в 1219 г. в Ревеле погиб первый эстонский епископ Теодорих, получивший этот титул еще в 1211 г. из рук Рижского епископа, то на его место Альберт немедленно посвятил своего брата Германа, аббата монастыря Св. Павла около Бремена. Но Вальдемар II воспротивился этому и не допустил выезда Германа из Любека, пока тот не «отправился к королю с обещанием принять епископат от него и быть его верным сторонником»68. В это время архиепископ Лундский назначил в Эстонию и своего епископа Весцелина. Фактически каждая сторона (Рижский епископ и Дания) назначили епископов только для своих эстонских владений, и они в официальных документах никогда не именовались пастырями всей Эстонии: Весцелина называли Ревельским (Revaliensis), а Германа — Леальским (Lealensis) или, позднее, Дорпатским (Тартуским)69. Борьба за полномочия с переменным успехом продолжалась и в последующие годы.

Русское нападение на иноземные фактории в Прибалтике в 1220 г. могло поставить точку в их развитии. Разобщенные и ссорившиеся между собой, они, скорее всего, не способны были к совместному выступлению. Даже эсты успевали громить их поодиночке.

В 1220 г. свой кусок Эстонии пытался урвать и король Швеции, но его высадка в Роталии закончилась катастрофой: замок Леалэ был захвачен местными жителями и весь гарнизон перебит. Ни датчане, ни рижане шведам не помогли, хотя потом, по словам Генриха Латвийского, «горевали и плакали о них много дней»70.

В отношениях с русскими немцы проявляли значительную гибкость и дипломатическое искусство. Рижане неизменно следили за внутренней ситуацией в Новгороде и Пскове, предупреждая возможную для себя опасность. Их оппоненты явно проигрывали в прозорливости и внимательности. В начале 1220 г. новгородцы заключили с Ригой мир71 и лишь в следующем, 1221 г. засобирались в военный поход, почувствовав особенную выгодность момента.

Весной 1221 г. Вальдемар II закрыл для ливонцев гавань Любека, отчего приток пилигримов резко сократился72. Ливония оказалась беззащитной перед русскими войсками князя Святослава. Вторжение началось под конец 1221 г.:

«Русские из Пскова отослали обратно грамоту о мире, заключенном у Одемпе, а вслед за тем и сами пришли с большим войском, и стоял во главе войска король Новгородский, уже на другой год убитый татарами. И было в том войске двенадцать тысяч русских, собравшихся и из Новгорода, и из других городов Руссии против христиан в Ливонии. И пришли они в землю леттов и стояли там две недели, дожидаясь литовцев, опустошая все, что было поблизости. Затем они подошли к Вендену»73.

Крестоносцев было столь незначительное количество, что они не решились вступать в открытый бой с русскими, но просто заняли позицию на южном берегу Гауи, преградив дорогу на Ригу и предоставив нападающей стороне возможность вдоволь насытиться грабежом ливских земель. Это привело к тому, что новгородцы очень быстро отяготились добычей и удалились в свои земли.

Менее чем через два месяца последовало ответное вторжение. Сначала немцы с ливами и латгалами разбили один из вспомогательных литовских отрядов, возвращавшихся из Пскова домой. А затем, добавив к имеющимся силам эстонских ополченцев из Сакалы и Уганди, «пошли в Руссию против врагов своих, разоривших Ливонию»74. Зима 1221/22 гг. стала поворотным этапом к завершению военных действий на территории Эстонии. До этого времени нам известно только одно крупное нападение крестоносцев на новгородские земли — в начале 1217 г. В 1219 г. были набеги на Псков латгалов, к которым тогда ливонцы не присоединились. Теперь же речь можно вести о полномасштабном и продолжительном вторжении крестоносцев, поддержанных местными племенами, на русские области, никогда ранее не вовлекавшиеся в конфликт. Крестоносцы били в самое сердце врага. Стерпев, безболезненно пропустив русские полки через Ливонию и обратно, рижане выждали некоторое время и начали мстить — наносить короткие, но частые удары в глубь территории противника. Это была единственно верная тактика, позволяющая компенсировать и численное превосходство новгородцев, и их неизменные победы в открытом бою:

«Оставив позади Псков, они вступили в Новгородское королевство и разорили всю окрестную местность, сжигая дома и деревни. И много народу увели в плен, а иных убили. И добрались летты до церкви недалеко от Новгорода, захватили иконы (icones), колокола, кадила и тому подобное и вернулись к войску с большой добычей.
И отомстив врагам, пошло все войско обратно с радостью и безо всяких потерь, и возвратился каждый в свой дом, и смыто было оскорбление, нанесенное русскими Ливонской церкви»75.

Примечательно, что набегам подверглась исключительно территория, зависимая непосредственно от Новгорода. Псков был оставлен без ущерба. Эту политику, направленную на раскол и разведение в стороны интересов двух северорусских княжений, немцы будут проводить и позднее. Было очевидно, что Псков при Владимире Мстиславиче стремился к проведению собственной политики. Позднее, уже после смерти князя, эта линия сохранится во умах горожан, для которых период его правления станет ассоциироваться с первыми шагами, сделанными в направлении к независимости. Князь Владимир, как было отмечено, вел своеобразную политику в отношениях с Ригой. С одной стороны, он, родственник Рижского епископа, был интегрирован в германскую властную иерархию. С другой стороны, вернувшись из Ливонии в 1214 г., он неоднократно выказывал как личную, так и государственную неприязнь к немцам и их союзникам. Владимир Мстиславич выступал как действительный конкурент епископа Альберта в деле покорения эстонских племен. Они играли по одним и тем же правилам, но для псковичей это было не всегда понятно.

Горожане Пскова стремились к миру и спокойствию со столь близкой к ним эстонской границей. Вероятно, еще в 1218 г. они согласились с мирными предложениями крестоносцев, которые подразумевали «свободу рук» или некую соревновательную колонизацию Уганди, то есть предавали этой территории тот же статус, какой имела Сакала по соглашению с немцами Мстислава Удалого. Позднее псковичи всячески стремились избегать самостоятельных военных конфликтов в Прибалтике. Немцы, вероятно, это хорошо понимали и старались не задевать покладистого соседа, обходить его владения, вторгаться непосредственно на земли новгородцев.

После совместного с крестоносцами налета в начале 1222 г. последовало несколько набегов «в Руссию» отдельных отрядов латгалов и эстонцев. Причем особенную активность в этом проявляли именно сакальцы и угандийцы, постоянные участники боев за покорение Эстонии как с той, так и с другой стороны. В первые месяцы 1222 г. угандийцы разграбили Виронию, а сакальцы двинулись еще дальше и, форсировав Нарву, вторглись в области води и ижоры:

«совершили далекий поход в землю, называемую Ингария (Ingaria), принадлежавшую Новгородскому королевству»76.

Финно-угорские племена води и ижоры, населявшие устье Невы и южный берег Финского залива, давно вошли в сферу исключительного влияния и контроля Руси77. Стратегическое размещение мест их компактного проживания со всей неизбежностью вело к утверждению над ними власти расширяющегося и развивающего свои пути сообщения Русского государства. Уже под 1149 г. новгородская летопись сообщает о совместных действиях води и новгородцев против вторгнувшегося отряда финского племени емь78. По мнению исследователей, этот факт свидетельствует о «завершившемся к середине XII в. переходе води в вассальную зависимость от Новгорода»79. То же касается, судя по всему, и родственного води племени ижора, чья культурная обособленность, к сожалению, почти не фиксируется археологически. И водь, и ижора к началу XIII в. сохраняли язычество, отчего изначально привлекали пристальное внимание появившихся в Прибалтике латинских миссионеров. Нападение на их земли сакальцев в начале 1222 г., несомненно, было спровоцировано крестоносцами. Оно было призвано нащупать пути возможного расширения немецкого влияния на восток. Успех похода подтвердил мнение рижан о слабости новгородской власти в тех землях и о возможности ее вооруженного смещения, как это произошло в Эстонии.

Немецкие и эстонские походы должны были не на шутку встревожить новгородцев. Одно дело, когда речь идет о традиционно беспокойном русско-эстонском порубежье, но совсем иное, когда разорению подвергаются исконно русские земли Новгородской округи или стратегически важные области вдоль торговых путей по южному берегу Финского залива и Неве. Надо полагать, новгородцам не требовалось много времени, чтобы в полной мере оценить ту угрозу, которую содержало в себе подобное развитие событий. Однако немедленно отреагировать они, все же, не имели возможности.

Лишь вернувшись из победоносного похода в 1221 г., Святослав удалился домой, а в Новгороде оставил почивать на лаврах малолетнего княжича Всеволода. Последний оказался недостаточно уверенным в себе юношей, которого беспокоили протореспубликанские порядки в подведомственных землях. Испугавшись некоего неудовольствия новгородцев и не пожелав вступать с ними в диалог, Всеволод Юрьевич поздней осенью 1222 г. вместе со всем своим двором бежал к отцу во Владимир-Залесский. «Новгородци же печални быша о томъ»80. Они послали к Юрию просить не оставлять их одних и направить к ним вместо своего сына брата. Возможно, они надеялись получить в качестве князя Святослава Всеволодовича, который уже бывал на новгородском столе. Но великий князь решил, что на эту должность более подходит Ярослав.

* * *

Вполне вероятно, что бегство Всеволода было обусловлено его неспособностью организовать и обеспечить военные действия в Прибалтике. Такой вывод можно сделать хотя бы из того, что как только в 1223 г. в город прибыл новый князь Ярослав Всеволодович, он незамедлительно направился в поход в Эстонию:

«Приде князь Ярославъ от врата, и иде съ всею областию къ Колывань), и повоева всю землю Чюдьскую, а полона приведе бещисла, нъ города не взяша, злата много възяшя, и придоша вси съдрави»81.

За сухими строчками летописного текста скрывается весьма колоритная и острая ситуация, сложившаяся в 1222—1223 гг. в Эстонии. Летом 1222 г. датчане, возглавляемые самим королем Вальдемаром II, высадились на Эзеле и приступили к строительству каменного замка. На помощь к ним подошли и войска из Риги. Совместными силами они в открытом бою разбили ополчение местных жителей и, решив, что успех достигнут, удалились на континент. Во вновь построенном замке остался лишь небольшой гарнизон, возглавляемый братом рижского епископа Теодорихом, тестем Владимира Псковского82.

Дождавшись ухода основных сил немцев и датчан, эзельцы собрались, построили осадные машины и захватили замок интервентов83. Успех операции произвел на них столь сильное впечатление, что они решили поделиться им с остальными эстонскими соплеменниками:

«Эзельцы разрушили замок по всей окружности стен, не оставив камня на камне, и послали по всей Эстонии весть о том, что взяли замок короля датского и выгнали христиан из своих владений. Они по всем областям уговаривали эстов сбросить с себя иго датчан и уничтожить в стране христианство, утверждали, что датский замок взять легко, и учили людей строить осадные машины, патерэллы и прочие военные орудия. И пришла беда в страну»84.

На их призывы сначала откликнулись жители Роталии, Гарии и Виронии. Затем к восстанию присоединились и другие. В начале 1223 г. в Сакале, Гервене и Уганди местные жители перебили всех немецких рыцарей, судей, представителей администрации и священников85. Меченосцы были изгнаны из замков Вильянди, которым они владели с 1211 г., и Юрьева (Дерпта), где они находились с 1212 года86. Поднялась общеэстонская волна борьбы с немецкими и датскими захватчиками:

«По всей Эстонии и на Эзеле прошел тогда призыв сражаться с датчанами и тевтонами, и самое имя христианства было изгнано из всех уголков этой страны. Русских же из Новгорода и из Пскова эсты призвали к себе на помощь, закрепив мир (firmantes pacet) с ними и разместив некоторых в Дорпате, а некоторых — в Вилиенде, других же — в других замках, чтобы сражаться против тевтонов и латинян и вообще христиан; разделили с ними коней, деньги, все имущество братьев-рыцарей и купцов и все, что захватили, а замки свои весьма сильно укрепили, выстроили по всем замкам патереллы и, поделив между собою много баллист, захваченных у братьев-рыцарей, учили друг друга пользоваться ими.
Жен своих, отпущенных было после принятия христианства, они вновь взяли к себе; тела своих покойников, погребенные на кладбищах, вырыли из могил и сожгли по старому языческому обычаю; мылись сами, мыли и выметали вениками замки, стараясь таким образом совершенно уничтожить таинство крещения во всех своих владениях»87.

Как видно, в ходе нескольких месяцев все резко изменилось. Эстонская враждебность к русским исчезла. Да, собственно, она была характерна лишь для Сакалы и Уганди. Только в эти области русские совершали походы в последние десять лет, причем разорению подвергалась одна Уганди. Теперь былые противоречия были забыты. Причем новые договоренности, как на это указывает Генрих Латвийский, закреплялись мирным договором, условия которого, скорее всего, диктовали эстонцы. Эсты укрепляли или подкрепляли уже существующий мир (firmantes pacem), то есть переводили его в другое качество как в юридическом, так и в практическом отношении.

Это было первое документально засвидетельствованное русско-эстонское соглашение, где обе стороны выступали в качестве равноправных. Новгородцы и псковичи не получали по договору власти над местными жителями, которые, естественно, не стремились к чьему-либо подданству. Речь шла о союзнических обязательствах в военной сфере, разумеется, не бесплатных. Эсты пригласили русских для обороны городищ и замков, то есть хотели воспользоваться услугами нескольких небольших отрядов военных профессионалов, способных обеспечить оборону крепостных сооружений и умеющих использовать осадные машины. Они должны были хранить тыл эстонской армии и участвовать в возможных штурмах или обороне укрепленных поселений.

Раскоп на площади Альберта на берегу прежней р. Риги

Создается впечатление, что это были действительно выгодные для Эстонии договоренности. Неизвестно, выглядели ли они таковыми и для Новгорода. На Северо-Западе Руси в это время наступил период междуцарствия. Ровно тогда, когда вспыхнуло эстонское восстание, в конце 1222 г. — княжич Всеволод бежал к отцу во Владимир. Судя по всему, новгородцы договаривались с эстонцами будучи без князя. Был ли доволен достигнутым соглашением вновьприбывший в Новгород князь Ярослав Всеволодович, который ранее был известен исключительной воинственностью в вопросах как внутренней, так и внешней политики? Как бы то ни было, но вплоть до конца лета 1223 г. новгородцы ничем не проявили свое желание ввязаться в военные действия в Прибалтике.

Похоже, что большинство горожан устраивал такой мир в Эстонии, при котором границы оставались стабильными и в безопасности. Попытки завоевать и/или подчинить эстов Новгород после 1218 г. уже не предпринимал. Для русских соседей независимая Эстония выглядела все же предпочтительнее, чем подчиненная воле датского короля или Рижского епископа. Этим и обусловлено участие новгородцев в последующих событиях.

По сообщению Генриха Латвийского, эсты одновременно с закреплением мира с русскими предложили мир и Риге:

«И послали жители Саккалы гонцов в Ригу сказать, что они охотно возобновят мир, но веры христианской впредь не примут никогда, пока останется в стране хоть годовалый мальчик ростом в локоть. Они просили вернуть их сыновей-заложников, обещая отдать за каждого по одному человеку из братьев-рыцарей и купцов, какие были еще в живых среди заключенных у них. Так и было сделано»88.

Судя по всему, рижане только обменялись заложниками, но мира не приняли. Одна из последующих фраз хроники свидетельствует именно об этом:

«И начались вновь войны на всем пространстве Эстонии»89.

Эсты пытались неудачно осаждать датчан в Ревеле. Нападать на Ливонию они не решались. Наоборот, подстрекаемые орденскими братьями латгалы участили свои набеги на земли Уганди. Вскоре к ним присоединились и рыцари-меченосцы. Эсты успешно отбивали вторжения и даже совершали ответные. Они громили как братьев-рыцарей, так и латгалов — основных орденских союзников90. Без помощи Рижского епископа дело обойтись не могло.

Следует напомнить, что вскоре после прибытия в Эстонию датчане стали настаивать на своем сюзеренитете во всем регионе. Орден меченосцев вступил с датским королем в соглашение, согласно которому получал часть эстонских земель из его рук. Власть Рижского епископа во вновь завоеванных землях устранялась. Лишь во время похода на Эзель в 1222 г. Вальдемар II немного поступился полномочиями:

«В Саккале же и в Унгавнии королевские права он уступил братьям-рыцарям, а все духовные права — епископу Рижскому, с тем однако, чтобы они всегда были верны ему и не отказывали его людям в помощи против русских и против язычников»91.

С началом восстания и после первых побед эстонцев датчане перестали служить военно-политическим фактором в этих землях. Совершив самостоятельный поход в Уганди весной 1223 г., братья-рыцари поняли, что сражаться в одиночку они не смогут. Победы эстов грозили самому присутствию крестоносцев в регионе. В случае успеха освободительного движения в Эстонии под угрозу ставилась и немецкая власть в Ливонии92. На арену вновь выступил епископ Альберт, который даже в столь сложных условиях проявлял завидную предприимчивость. На встрече с магистром меченосцев он заявил:

«Если вы согласитесь отдать церкви пресвятой Марии и епископу рижскому их третью часть в Эстонии, епископу Герману возвратите в полное обладание его треть, а сами удовлетворитесь своей третью, мы охотно поможем вам»93.

Безвыходность ситуации заставила рыцарей согласиться. Теперь Альберт обладал не только эфемерными «духовными правами» в Эстонии, но и вполне конкретными сеньориальными94. Выторговав необходимое, рижане приступили к сборам армии вторжения. Состав был обычным — ливы, латгалы, пилигримы, рижане и братья-рыцари. Их совместный удар был направлен в Сакалу. Однако Вильянди взять не удалось, а бои с эстонскими ополченцами закончились неудачей. Разорив ближайшие окрестности, интервенты вынуждены были отступить. События принимали неожиданный оборот — первая попытка восстановить немецкую власть в эстонских землях не удалась, нападение крестоносцев было отбито.

Теперь эсты, в свою очередь, попытались развить свой успех. Они нападали не первыми и в силу традиции не только имели право отомстить за ограбление своих домов, но были обязаны это сделать. Поздней весной 1223 г. объединенные ополчения Сакалы, Уганди и соседних областей вторглись в Латгалию, преодолев в среднем течении реку Имеру. Открытого боя не состоялось. Нападавших было слишком много, отчего ливы и латгалы просто следили, двигаясь за ними по лесам и наблюдая за разорением своих поселений — в Идумее, Метсеполэ, Талаве и Торейде. Удавалось напасть и разбить только отдельные партии, удалившиеся от более крупных отрядов. Так, в одной из стычек латгалы наткнулись на эстонско-русский отряд, возглавляемый «Варемаром (Waremarus), главой русских в Вилиендэ», и убили «его со многими другими русскими и эстами»95. Очевидно, речь шла об отряде русских наемников, призванных эстами на службу по договору с новгородцами в начале 1223 г. Как свидетельствует указанное место, присутствие русских в эстонском войске было незначительным, да и выступали они в нем не как новгородцы или псковичи, а как одна из этнических группировок в общей массе солдат.

Узнав о том, что в ливских и латгальских землях хозяйничают эстонцы, рижане с братьями-рыцарями засобирались в поход. Однако толи они не успевали нагнать основные силы противника, толи просто стремились подгадать удачный момент, но крестоносцы атаковали эстов уже в момент когда те, возвращаясь домой, переправлялись через Имеру:

«И случилось так, что, когда некоторая часть их войска уже перешла мост на Имере, вдруг сбоку по другой дороге появились христиане, ударили в середину врагов и начали бой. Эсты сопротивлялись весьма храбро, но устрашил их тот, кто некогда заставил филистимлян в ужасе бежать перед Давидом; и бились с ними тевтоны, и побежали эсты перед христианами»96.

Воспользовавшись внезапностью, немцы нанесли эстонцам серьезный урон, дезорганизовали их и одержали важную психологическую победу. Такую удачу нельзя было упускать. Требовалось немедленно перевести войну на территорию противника и начать вторжение раньше, чем эсты успеют вновь собрать силы. Крестоносцы так и поступили. Собрав все наличные войска в Ливонии и Латгалию они вошли в Сакалу и осадили Вильянди:

«Торжественно проведя молитвы и собрания, поспешили в Эстонию к замку Вилиенде, который за десять лет до того был взят тевтонами и подчинен христианской вере, и вторично осадили его; соорудили малые осадные машины и патереллы, построили высокую башню из бревен и продвинули ее ко рву, чтобы можно было снизу вести подкоп под замок. Сильно им мешали, однако, баллистарии, бывшие в замке, так как против христианских баллист у осажденных была масса баллист, отнятых у братьев-рыцарей, а против осадных машин христиан они сами соорудили машины и патереллы»97.

Русско-эстонский гарнизон хорошо подготовился к осаде. Хотя их командир (Варемар, Воемир) погиб во время набега на латгалов, но подготовить оборону он все же успел. Имелись всевозможные осадные и наступательные машины, множество арбалетов и боеприпасов. Осада продолжалась более двух недель (с 1 по 15 августа 1223 г.) и завершилась только когда появилась угроза массового голода и болезней. Рижане согласились на почетный мир, по которому все осажденные отпускались на волю, но были обязаны вновь принять христианство. Казни коснулись только русских:

«Русских же, бывших в замке, пришедших на помощь вероотступникам, после взятия замка всех повесили перед ним на устрашение другим русским»98.

Еще во время осады Вильянди в Эстонию вступили русские полки, возглавляемые Ярославом Всеволодовичем, которого старейшины пригласили помогать в борьбе с немцами:

«Между тем старейшины из Саккалы посланы были в Руссию с деньгами и многими дарами попытаться, не удастся ли призвать королей русских на помощь против тевтонов и всех латинян. И послал король суздальский (Susdalia) своего брата, а с ним много войска в помощь новгородцам; и шли с ним новгородцы и король псковский (Plescekowe) со своими горожанами, а было всего в войске около двадцати тысяч человек.
Пришли они в Унгавнию под Дорпат (Tarbatam) и прислали им жители Дорпата большие дары, передали в руки короля братьев-рыцарей, и тевтонов, которых держали в плену, коней, балисты и многое другое, прося помощи против латинян. И поставил король в замке своих людей, чтобы иметь господство в Унгавнии и во всей Эстонии»99.

Князь Ярослав вступил в Эстонию на правах хозяина. Угандийцы в Юрьеве (Дерпте) и Оденпе принесли ему присягу верности за себя и своих соплеменников. Не задерживаясь надолго в покорившихся землях, Ярослав немедленно пошел на Ригу, собирая по пути ополчение из местных жителей. Только на границе Ливонии он был остановлен просьбами традиционных новгородских союзников в борьбе с крестоносцами — эзельцев. Эсты с острова Эзель не считали верным тратить силы на вторжение в инородную страну, населенную враждебными ливами и латгалами. Там объединенные эстонские силы встретятся не только с армией рижан, но и с широким партизанским движением. Все это могло привести к серьезным людским потерям и вызвать сомнения в успехе. Предыдущие набеги в Ливонию эстов или русских обычно заканчивались ответным вторжением из этих областей. Более перспективной эзельцам казалась атака на Ревель, центр датской власти в регионе. Во-первых, датчане тогда являлись официальными претендентами на власть в Эстонии, причем в этой роли оттеснили рижан на второй план. Во-вторых, эсты уже имели опыт победоносной борьбы с датчанами и даже захвата их крепостей, а вот немецкие замки брать им еще не приходилось. Удар на Ревель мог привести к полному изгнанию датчан из Прибалтики и устранению одного из ключевых участников конфликта. Этим можно было существенно повлиять на будущее всего северного крестоносного движения.

У жителей Эзеля с датчанами были свои счеты, и существование инородного Ревеля мешало им больше, чем далекой Риги. Судя по всему, к этой же позиции склонялись и новгородцы. Следует заметить, что традиционным путем движения новгородских войск в Эстонию являлся маршрут, огибающий Чудское озеро с севера через земли води, нарвскую переправу и Виронию. Так шли войска Мстислава Удалого во время походов 1209, 1212 гг. и так же, возможно, двигались русские полки в 1218 г.100 Это объясняет особенную заинтересованностью новгородцев в контроле именно над этими северными землями, примыкавшими к Финскому заливу, важнейшей для Новгорода торговой трассе. Южнее, то есть в Уганди, была зона ответственности Пскова, который сейчас плохо справлялся со своими обязанностями, и потому новгородцы вынуждены были вмешаться101.

Еще раздумывая о дальнейших планах на эстонско-ливонской границе, Ярослав узнал о событиях в Сакале, падении Вильянди и о предательстве местных жителей в отношении русских участников обороны. Гнев князя был безграничен. Из его эстонских сторонников, очевидно, именно сакальцы менее всего были заинтересованы в походе на Ревель. Во много крат более важной для них была Рига и в целом война против немцев. Выдав русских в Вильянди и сохранив себе жизнь, сакальцы растоптали плоды едва не достигнутой победы над крестоносцами. Они предали своего самого важного стратегического союзника в борьбе с немцами. Выбор был сделан. Ярослав повернул полки на север и прошел по Сакале огнем и мечом, мстя за повешенных рижанами соплеменников:

«Он сильно разгневался и, срывая гнев свой на сакальцах, сильно разорил область и перебил всех, кто уцелел от руки тевтонов и от бывшего в стране большого мора, но некоторые спаслись бегством в леса»102.

Это было первое и последнее разорение Сакалы новгородцами. Более никогда эта область не пыталась бороться с немцами и/или вступать в союз с русскими. Среди участников эстонского восстания произошел раскол. Сакальцы оказались в роли изгоев. Ярослав разорил Сакалу и вышел к Гервену, где к нему присоединились местное ополчение, а также воины из Виронии, Роталии и Эзеля, не считая уже состоявших под рукой угандийцев. Все вместе они осадили Ревель («датский замок Линданисе»):

«И пройдя со своим большим войском в Гервен, он созвал гервенцев, виронцев и варбольцев с эзельцами. И с ними со всеми он осадил датский замок Линданисе и четыре недели бился с датчанами, но не мог ни одолеть их, ни взять их замок, потому что в замке было много арбалетчиков, перебивших немало русских и эстов. Поэтому в конце концов король Суздальский, смутившись, возвратился со своим войском в Руссию. А было это большое войско и пытались они взять датский замок тевтонским способом, но сил не хватило. Так что, разорив и разграбив всю область, они вернулись в свою землю»103.

К концу сентября 1223 г. после месячной осады стало ясно, что Ревель (Колывань) русским и эстонским войскам не взять. Искусство осады и штурма было развито плохо, армия несла потери, приближалась зима. Войска Ярослава имели более чем колоритный состав: от горожан Переяславля Залесского и его округи до псковичей, новгородцев и отрядов пяти эстонских земель. Внутренние конфликты в среде осаждавших при таких условиях почти неизбежны. Новгородцы и суздальцы обычно не удалялись от своих домов столь далеко и так надолго. В какой-то момент должен был наступить кризис, когда они просто потребовали у князя завершить поход.

Походы в Эстонии в 1222—1227 гг.

Ярослав вывел войска из Эстонии, но, приведя их в Новгород, на княжении не остался. Не подействовали и уговоры новгородцев. Вероятно, ссора под стенами Колывани была велика. Велика была и обида Ярослава за неудачу в осаде. Князь не захотел сохранять за собой стол:

«Новгородци же кланяхутся ему: Не ходи княже! Он же поиде по своеи воле»104.

Ярослав забрал жену и детей и отправился в родной Переяславль. Однако он не забыл о едва приобретенных землях, прежде всего Уганди. Сюзеренитет над ними принадлежал Новгороду, откуда, судя по всему, и должно было осуществляться их управление. Была назначена и новая администрация. Русские владения в Эстонии определялись в качестве отдельного держания, предоставляемого Новгородом некоему удельному князю, становившемуся вассалом Новгорода105. Таким князем и стал тот самый Вячко, который выполнял примерно те же функции в полоцком Кукенойсе на Даугаве. С 1222 г. Полоцк находился под контролем смоленских Ростиславичей, которые при захвате города заручились поддержкой именно Ярослава Всеволодовича. Судя по всему, и Вячко, удалившийся после захвата Кукенойса в Полоцк (1208 г.), теперь входил в окружение переяславского князя. Вероятно, Ярослав и рекомендовал новгородцам воспользоваться услугами старого специалиста.

Осенью 1223 г. Вячко был назначен верховным правителем новгородских владений в Эстонии со столицей в старом Юрьеве (Дор-пате). Теперь от его искусства администратора и судьи зависела судьба русской власти в регионе. Однако князь был более воином, нежели правителем, и, насколько можно заключить по сообщению Генриха Латвийского, основными своими функциями считал грабеж и сбор дани:

«После этого новгородцы послали короля Вячко (Viesceka), некогда перебившего людей епископа Рижского в Кукенойсе, дали ему денег и двести человек воинов, поручив править в Дорпате (Tarbeta) и других областях, какие он сумеет подчинить себе.
И явился этот король с людьми своими в Дорпат, и с радостью приняли его жители замка, надеясь стать сильнее в борьбе против тевтонов, и отдали ему дань с окружающих областей. А кто не заплатил дань, против тех он послал свое войско и опустошил все непокорные ему области от Вайги до Виронии и от Виронии вплоть до Гервена и Сакалы, причиняя христианам зло, какое мог»106.

Вячко пытался распространить свою власть на все области Эстонии, но не имел для этого ни средств, ни времени. Рубеж 1223—1224 гг. был очень удобным моментом для немецкого реванша. Кроме бездарно закончившегося похода Ярослава Всеволодовича имелось и множество других косвенных факторов. Прежде всего, не следует забывать, что именно в 1223 г. в конце мая состоялось первое столкновения русских войск с монгольской армией в битве на реке Калке. Объединенные силы южнорусских князей потерпели сокрушительное поражение и понесли значительные потери. Подробности этих событий очень пунктуально зафиксировал Генрих Латвийский107, чем показывал, насколько внимательно немцы следили за военно-политическим положением Руси. Вскоре после разгрома на Калке, по сообщению того же Генриха, в Ригу прибыли послы из многих русских княжеств для продления мира и утверждения добрососедства:

«Тогда король Смоленский (rex de Smalenceka), король Полоцкий (rex de Polosceke) и некоторые другие русские короли отправили послов в Ригу просить о мире. И возобновлен был мир в том же виде, какой заключен был уже задолго до того».108

Смоленск и Полоцк, где правила династия Ростиславичей и чьи представители в особенно большом количестве полегли на Калке, действительно могли опасаться вторжения воинственных крестоносцев при столь выгодных для них обстоятельствах. Осложнения в Эстонии во многом предотвратили развитие немецкой экспансии на восток. Рига предпочла завоевывать Эстонию, а не Полоцк. Вполне вероятно, что поход Ярослава был обусловлен и этим109.

Даже со значительной долей предосторожности, рижане и меченосцы не могли опасаться новых русских нападений вплоть до осени 1224 г. Теперь их основным противником был Вячко, с которым следовало покончить как можно скорее. Еще до приезда князя в Юрьев (Дерпт) город пытались штурмовать немцы, но неудачно. Той же зимой они подтвердили свое присутствие в Сакале и серией походов вернули к покорности Гервен, Гарию и Виронию, которые вновь принесли присягу на верность и крестились110. Весной 1224 г. крестоносцы опять осадили Юрьев, но и на этот раз не справились с его укреплениями и гарнизоном. Лишь прибытие на Пасху 1224 года новой партии пилигримов позволило рижанам осуществить захват Юрьева и окончательное завоевание Эстонии.

Примечания

1. ГЛ. XVIII, 5.

2. ГЛ. XVIII, 5.

3. ГЛ. XVIII, 7.

4. ГЛ. XIX, 1.

5. ГЛ. XIX, 2, 3.

6. ГЛ. XIX, 3.

7. ГЛ. XIX, 4.

8. ГЛ. XIX, 8, 9.

9. ГЛ. XIX, 4; XX, 3.

10. ИЛ, 731; НПЛ, 53, 252. О событиях в Галицкой Руси и их хронологии см.: Эммаусский, 1998. С. 60—62; Майоров, 2001. С. 442—443.

11. ГЛ. XIX, 4.

12. НПЛ, 53—57, 252—257. Об этих событиях см.: Карамзин, 1991. С. 435—443; Соловьев, 1993. С. 611—620; Лурье, 1979. С. 96—115; Феннел, 1989. С. 94; Кривошеев, 2003. С. 69—73; Янин, 2003. С. 184—185.

13. См.: HE, 2002. P. 30.

14. ГЛ. XX, 3; Матузова, Назарова, 2002. С. 124. Е.Л. Назарова указывает, что чиншем (censum) хронист называет зерновой налог, а данью (tributum) — денежный (Матузова, Назарова, 2002. С. 171, прим. 5).

15. ГЛ. XX, 3; Матузова, Назарова, 2002. С. 124—125.

16. ГЛ. XX, 3; Матузова, Назарова, 2002. С. 125.

17. ГЛ. XX, 5; Матузова, Назарова, 2002. С. 125.

18. ГЛ. XX, 5.

19. Ф. Кейсслер считал, что миролюбие Бертольда Венденского связано с немецкой политикой, направленной на то, чтобы избежать военного столкновения с русскими (Кейсслер, 1900. С. 62). Сложно допустить пассивность одного рыцаря в то время, когда другие его братья уже ведут войну. Важнее выглядит определение того центра, откуда прибыли данщики в Талаву. Е.Л. Назарова затрудняется определить его уверенно — из Новгорода или из Пскова. Для нее само появление их в Латгалии, их поведение, сожжение замка Беверин, дальнейшие обстоятельства пленения и освобождения выглядят странными. Вполне вероятно, считает исследовательница, что все это «связано с противоречиями между Новгородом и Псковом, имевшим право сбора дани с Толовы» (Матузова, Назарова, 2002. С. 171—172, прим. 11). Нам кажется, что из вышеописанного можно сделать и иные выводы. Во-первых, обнаружить непонимание или противостояние между братьями Владимиром Псковским и Мстиславом Удалым в 1216 г. невозможно. Даже если какие-то противоречия существовали между псковичами и новгородцами, на муждукняжеском альянсе они не сказывались. Братья Мстиславичи только что победили в крупнейшей междоусобной войне своего времени и никак не могли разорвать отношения столь быстро. Во-вторых, дань с Талавы не обязательно должна была принадлежать псковичам. Вполне допустимо, что именно новгородцы сохраняли право на ее сбор в то время, как Псков контролировал исключительно Уганди (Ср.: Кейсслер, 1900. С. 39—55). Все это заставляет признать вполне уместной ситуацию, когда Псков и Новгород, сохраняя союзнические отношения, проводили различную внешнюю политику.

20. НПЛ, 57, 257.

21. ГЛ. XX, 5; Матузова, Назарова, 2002. С. 125.

22. НПЛ, 57, 258. Е.Л. Назарова считает, что угандийцы с немцами либо перешли по льду Чудское озеро, либо обогнули его с севера, форсировав Нарву, то есть напали на северо-западные области Новгородской земли. Поход же в район Шелони совершили собственно литовцы (Матузова, Назарова, 2002. С. 172, прим. 13). Такую конструкцию следует признать весьма вероятной. Однако все же удобнее допустить, что не было двух одновременных походов, но в летописи произошла путаница. Так считал, например, Е.В. Чешихин (Чешихин, 1885. С. 191). Ведь слово «литва» на письме вполне может напоминать многие прибалтийские этнонимы — «либь» или «летьгола». В некоторых летописных сообщениях они перепутаны: в 1200 г. из Великих Лук ходили за данью «в Латколу и засташа литву во одринах» (Татищев, 1995. С. 167), а в известии 1218 г. «литва» вместо латгалов названа в составе немецкого войска (НПЛ, 59, 261; Матузова, Назарова, 2002. С. 295, прим. 4). В некоторых списках летописи оно вообще пропущено (Н4, 197). И наконец, сама логическая конструкция летописи указывает на Прибалтику как источник вторжения: «...и не състигоша их, и поидоша к Медвежьи голове...». По смыслу погоня к Шелони за «литвой» непосредственно предшествовала походу на Оденпе и являлась его предвестником.

23. ГЛ. XX, 7; Матузова, Назарова, 2002. С. 125—126.

24. НПЛ, 57, 258.

25. ГЛ. XX, 7; Матузова, Назарова, 2002. С. 126. Новгородская летопись подробно сообщает о событиях под Оденпе (НПЛ, 57, 258), но ничего не пишет о заключении мира.

26. Hausmann, 1870. S. 8; Чешихин, 1885. С. 193; Кейсслер, 1900. С. 63; ГЛ. С. 516.

27. ГЛ. XXI, 1; Benninghoven, 1965. S. 144; Матузова, Назарова, 2002. С. 173, прим. 2.

28. ГЛ. XXI, 2; Матузова, Назарова, 2002. С. 127.

29. ГЛ. XXI, 2; Матузова, Назарова, 2002. С. 127. Река Пала (совр. эст. р. Навести, Navesti) определяла северную границу Сакалы.

30. НПЛ, 58, 259. В исследованиях иногда указывается, что Святослав стал новгородским князем только осенью 1218 г. (Рапов, 1977. С. 192; Янин, 2003. С. 186). Однако ход событий в изложении Генриха Латвийского не позволяет подтвердить эту датировку — речь, со всей очевидностью, идет о 1217 г. Ср.: Чешихин, 1885. С. 194; ГЛ. С. 543, прим. 252.

31. ГЛ. XXI, 3.

32. LR, v. 1398—1413; Чешихин, 1885. С. 195.

33. ГЛ. XXI, 5.

34. См.: Янин, 2003. С. 186—187.

35. Новгородской первой летописи известие о замене на князя Святослава Мстиславича на Всеволода находится в самом начале статьи 6727 года (НПЛ, 59, 260), который следует за тем годом, в котором Святослав прибыл в Новгород, а это 1217 год. Следовательно, прибытие Всеволода Мстиславича на княжение в Новгород относится к марту-апрелю 1218 г., а Святослав, таким образом, правил не более 8—9 месяцев и не совершал походов в Эстонию.

36. НПЛ, 59—60, 261.

37. ГЛ. XXII, 3; Матузова, Назарова, 2002. С. 129.

38. ЛРХ повествует о разгроме крестоносцами одного из русских отрядов, а затем указывает на успешные действия немцев, упредивших переправу русских сил через некую реку (LR, v. 1553—1612; Матузова, Назарова, 2002. С. 196—197). Однако Генрих Латвийский, также сначала сообщивший о разгроме русских, далее излагает подробности вторжения русских в Ливонию и ее полное разорение (ГЛ. XXII, 2—5). Судя по всему, речь идет о победе немцев в столкновении с одним из передовых отрядов новгородской армии. Затем немцы отступили, укрылись в Риге и никаких активных действий против русских не предпринимали, позволив им спокойно собирать дань.

39. ГЛ. XXII, 3; Матузова, Назарова, 2002. С. 128.

40. НПЛ, 59—60, 261.

41. См.: ГЛ. XXII, 2.

42. ГЛ. XXV, 2.

43. ГЛ. XXII, 2—6.

44. НПЛ, 59—60, 261.

45. Карамзин, 1991. С. 451. С.А. Аннинский считал, что под замком вендов подразумевается Старый Венден (Ср. ГЛ. X, 14), в котором вместе с вендами братья-рыцари первые годы и жили (ГЛ. XII, 6; XIV, 8). Позднее Бертольд на том же месте выстроил «более значительный город, называемый в наших летописях "Пертуев", т. е. Бертольдов» (ГЛ. С. 546, прим. 264). С этим обычно соглашаются и позднейшие исследователи, хотя известно, что у рыцарского замка Венден (Цесис), возведенного Бертольдом, в русских источниках имелось наименование «Кесь» (Матузова, Назарова, 2002. С. 295, прим. 2). Вероятно, следует допустить, что старый замок вендов («Пертуев») и Венден («Кесь») имели в русских источниках различные наименования.

46. С1, 274; Н4, 197; Воскр., 124. Сообщение об осеннем походе новгородцев на Ригу отнесено в летописях к окончанию обширной статьи 6724 года, то есть он датирован осенью 1216 г. Эта дата представляется совершенно недопустимой хотя бы уже потому, что именно тогда в свой поход в Уганди ходил Владимир Псковский, а Всеволод Мстиславич еще не княжил в Новгороде. Скорее всего, речь идет о путанице, случившейся при сведении в летопись данных разных источников. Поход к Риге, то есть «к Пертуеву» (в указанных летописях этот географический ориентир не зафиксирован), следует относить к 6726 мартовскому или 6727 сентябрьскому году. Именно эти годы в названиях статей Новгородской IV летописи записаны с разночтениями. Так, 6726 год в некоторых списках читается как 6727 или 6725 год, а 6727 год — как 6725 (Н4, 197—198). Тот же двухлетний сбой мы фиксировали и при рассмотрении хронологии походов в Эстонию Мстислава Удалого. Вероятно, события начала XIII в. в Новгороде были записаны в нескольких письменных памятниках, использовавших различные системы счисления времени. При сведении этих известий в один текст редактор не разобрался с хронологией и допустил непредвиденные ошибки.

47. Народность вендов упоминается как в хронике Генриха Латвийского, так и в папской булле 1208 г. (SLVA. № 46). До переселения в район будущего Вендена (Цесиса) они жили в низовьях Даугавы в районе Риги, куда были вытеснены куршами с Куршского полуострова (Матузова, Назарова, 2002. С. 178, прим. 31). В тех летописях, где поход под «Пертуев» назван походом на Ригу (С1, 274; Н4, 197; Воскр., 124), вполне могло отразиться давнее представление новгородцев о том, что Рига и есть тот самый город вендов. Кроме того, сами венды считаются западнославянского происхождения, то есть родственными новгородцам. Имеются и другие версии. См.: Седов, 1987. С. 33—34; Матузова, Назарова, 2002. С. 178, прим. 31.

48. ГЛ. XXII, 8.

49. Феннел, 1989. С. 93. В квадратных скобках — дополнение Д.Х.

50. ГЛ. XXII, 6; Матузова, Назарова, 2002. С. 130. В квадратных скобках — дополнение Д.Х.

51. ГЛ. XXII, 7; Матузова, Назарова, 2002. С. 130.

52. ГЛ. XXII, 8—9; Матузова, Назарова, 2002. С. 131.

53. Е.Л. Назарова и Э. Мугуревич считают, что в этом месте хроники сообщается о «ратификации Псковом мирного договора, заключенного в начале 1217 г. в Отепя (Оденпе)» (Матузова, Назарова, 2002. С. 179, прим. 38). Однако исследователи никак не разъясняют участие псковичей в походе осенью 1218 г., то есть после заключения мира в 1217 г. А ведь их причастность к этому первому разорению Ливонии более чем велика — в боевых действиях участвовали и псковские ополченцы, и их князь Владимир, который мстил своим обидчикам из числа немцев (нападение проходило по землям, которыми Владимир управлял в 1211—1214 гг.), и его сын Ярослав, руководивший отдельным отрядом. После всего этого можно говорить только о заключении нового мира, но никак не о ратификации прежних договоренностей. Это видно и по позднейшим событиям: после походов 1217 года псковичи выступали победителями и стороной нападающей, а после боев 1218 года — как сторона уступающая и пассивная. Под 1221 г. в хронике Генриха Латвийского сказано, что перед началом военного похода «русские из Пскова отослали обратно грамоту о мире, заключенном у Одемпе» (ГЛ. XXV, 3; Матузова, Назарова, 2002. С. 132). Считается, что речь идет о мире 1217 года. Однако в хронике говорится, что в 1217 г. под Оденпе велись только переговоры, а «скреплять» мир русские и немцы направились в Псков (ГЛ. XX, 7—8). О месте ведения переговоров в 1218 г. ничего не известно: «отправили русские из Пскова послов в Ливонию сказать, что они готовы заключить мир с тевтонами» (ГЛ. XXII, 9). Вероятно, статьи договора оговаривались еще под Оденпе в начале 1217 г., но стороны тогда не дошли до подписания грамоты. Псковичи согласились на оговаривавшиеся условия только в конце 1218 г. В общем и целом это псковско-немецкое соглашение получило наименование «мир под Оденпе 1217—1218 гг.».

54. ГЛ. XXII, 9; XXIII, 2. Судя по позднейшим событиям, можно предположить, что в своих договоренностях с датским королем в 1218 г. епископ Альберт уступил ему права на все еще не покоренные области Эстонии. Трудности завоевания казались тогда не разрешимыми силами одних рижан и орденских братьев. Однако позднее оказалось, что покорение Эстонии не без успеха ведется именно братьями-рыцарями, а не датскими войсками. Тогда Альберт вновь изменил свое решение, нарушил слово, данное королю Вальдемару II, и вмешался в покорение этих земель, затребовав доли и себе. См.: ГЛ. С. 552, прим. 295.

55. ГЛ. XXIII, 6—7.

56. ГЛ. XXIII, 9.

57. ГЛ. XXIII, 5.

58. НПЛ, 60, 261.

59. НПЛ, 60, 261.

60. НПЛ, 60, 262. Постриг Твердислава в исследованиях чаще всего отмечается 8 февраля 1221 г. (Соловьев, 1993. С. 623—624; Фроянов, 1995. С. 434; Янин, 2003. С. 191, прим. 22). Это соответствует хронологической шкале Новгородской I летописи, где известие о Твердиславе расположено в мартовской статье 6728 (03.1220—02.1221) года. Однако в предыдущей летописной статье 6727 г. сообщается как о походе «к Пертуеву» 1218 г., так и о захвате Мстиславом Удалым Галича в 1219 г. (Карамзин, 1991. С. 595, прим. 190; Пашуто, 1950. С. 201; Крип'якевич, 1984. С. 90; Феннел, 1989. С. 76—77. Ср.: Майоров, 2001. С. 442), и о руководстве Юрием Всеволодовичем Владимиро-Суздальским княжеством после смерти брата Константина 2 февраля 1219 г. В последующей же летописной статье 6729 г. содержится только указание на изгнание из Новгорода Всеволода Мстиславича, а статья 6730 г. начинается с приглашения новгородцами на княжение Всеволода Юрьевича, которое состоялось в 1221 г. (НПЛ, 60, 262). Выходит, что события 1219 и 1220 гг. размещены сразу в трех статьях 6727, 6728 и 6729 гг. При таких обстоятельствах постриг Твердислава может быть отнесен как к февралю 1220 г., так и к февралю 1221 г. Но в 1220 г. 8 февраля 6728 сентябрьского года приходится на последнюю субботу перед Великим постом (суббота сырной седмицы), а 8 февраля 6727 мартовского года — на Федорову субботу в конце первой седмицы поста. В 1221 г. 8 февраля выпадает либо на неделю о Блудном сыне (6728 мартовский год), либо на понедельник мясопуста (6729 сентябрьский год). Более насыщенными символическим смыслом, необходимым для монашеского пострига, выступает дата 1220 года, которую мы и принимаем в качестве ориентира для датировки позднейших событий. Ср.: Матузова, Назарова, 2002. С. 295, прим. 1.

61. С.А. Аннинский, вслед за Е. Боннелем, считает, что поход к Пертуеву совершал не Всеволод Мстиславич, а его старший брат Святослав Мстиславич (Bonnell, 1862. S. 35—36, Commentar. S. 59—60; ГЛ. С. 545, прим. 259). Основным его аргументом является летописная хронологическая шкала, согласно которой отъезд Святослава из Новгорода относится к 1219 г. (НПЛ, 59, 260). Но как было уже отмечено, буквальное прочтение летописных дат в данном месте недопустимо. Рассуждения о путанице имен в летописи приводят исследователей к утверждению, что и поход на Кесь совершил не Святослав, брат Юрия Всеволодовича, а еще Всеволод Мстиславич (Bonnell, 1862. Commentar. S. 62—63; ГЛ. С. 561—562, прим. 338). Выходит, что составитель летописи ошибся дважды: неверно назвал руководителей похода к Пертуеву в 1218 г. (первое разорение Ливонии) и на Кесь в 1221 г. (второе разорение Ливонии). Важным для выяснения причин этого выглядят восклицания Генриха Латвийского, желавшего продемонстрировать злой рок, нависший над обидчиками Ливонской церкви: «А когда великий король Новгорода в первый раз разорил Ливонию, разве она внезапно не лишила его королевства, так что он был позорно изгнан своими же горожанами? Разве не послала она смерть от руки татар на другого новгородского короля, во второй раз разграбившего Ливонию?» (ГЛ. XXV, 2). С.А. Аннинский считает, что Генрих в последнем случае имеет в виду Всеволода Мстиславича. На это, казалось бы, указывает позднее известие Никоновской летописи о том, что в битве на Калке (1223 г.) погиб киевский князь Мстислав Романович «з детьми» (НЛ, 123). Но в летописях содержится вполне однозначное указание, что Всеволод Мстиславич, сын Мстислава Романовича, был еще жив в 1239 г., когда Ярослав Всеволодович посадил его на смоленском столе (ЛЛ, 469; Воскр., 144; Taube, 1935. S. 491—492; ГЛ. С. 559, прим. 327). Таким образом, если на роль изгнанного новгородцами князя подходит и Всеволод и Святослав Мстиславичи, то погибшим от татар в период до 1227 г. (год составления хроники) никто из упоминавшихся нами властителей не был. Не был им и брат Юрия Всеволодовича Святослав и его сын Всеволод Юрьевич. Вообще оказывается, что мы не имеем ни одного кандидата с именем Всеволод или Святослав, погибшего от татар и имеющего отношение к Новгороду. На современном этапе исследования вопроса можно допустить только ошибку в известиях у Генриха Латвийского, который мог быть неверно информирован об именах погибших на Калке князей. Однако следует заметить, что среди русских князей, сложивших голову на Калке, упоминаются сразу два Святослава (Каневский и Шумский), которые исследователями идентифицируются лишь предельно гипотетически (НПЛ, 63, 267). О.М. Рапов считает, что первый (князь Каневский), возможно, был сыном Ростислава Рюриковича, а второй (князь Шумский) являлся потомком Ингваря Ярославича (Рапов, 1977. С. 196). Никто из них ни братом, ни сыном великого князя Юрия Всеволодовича быть не мог. Но в отношении степени родства в летописи ошибки встречаются чаще, чем в отношении личных имен. Может быть, стоит предположить, что в помощь своему сыну Всеволоду великий князь Юрий послал не брата, а кого-то из других князей с именем Святослав?

62. НПЛ, 60—61, 262—263. В Софийской I и Новгородской IV ошибочно: «Юрьи присла сына своего Святъслава» (С1, 275; Н4, 200).

63. ГЛ. XXIV, 6.

64. ГЛ. XXIV, 2.

65. См.: Taube, 1935. S. 381; ИД, 1996. С. 83—86.

66. ГЛ. XXIII, 2; ИД, 1996. С. 84; Чешихин, 1885. С. 198—199, 203—205. Исконное название этой области — Ревеле или Ревель (Ravale. Reval). На холме Тоомпеа (Тоотреа) на территории современного Таллина существо-вало древнее эстонское укрепленное поселение. Генрих его называет Линданисе (Lyndanise). По мнению Ф. Кейсслера, это ошибочное понимание эстонской фразы «в укрепление» (Lindanise), где «linda» — древняя форма слова «linn» — «город, укрепление» (Кейсслер, 1900. С. 67, прим. 151). Этот «прежний замок ревельцев» (ГЛ. XXIII, 2) был датчанами разрушен и на его месте возведен новый, который Генрих Латвийский называет «датский замок Линданисе» (ГЛ. XXVII, 4), с середины XIII в. стал именоваться Ревель, а от местных жителей получил название «Датский город» (castrum Danorum), по-эстонски Taanilinna, то есть Таллин (Tallinn). При обследовании работ арабского географа Идриси (Абу Абдаллах Мухаммед ибн Мухаммад ибн Абдаллах ибн Идрис аль-Хаммуди аль-Хасан; ок. 1100—1162), составившего при дворе норманнского короля Сицилии карту мира в 1154 г., финский филолог О.-Й. Таллгрен-Туулио в содружестве со своим братом, известным археологом А.-М. Таллгрен, обнаружили упоминание некоторых топонимов, относящихся, возможно, к Эстонии. См.: Tallgren-Tuulio, 1936; Tallgren-Tuulio, Tallgren, 1940. Прежде всего, привлек внимание город КЛВРЙ, который исследователи предложили читать как КЛВНЙ — Quoluwany — Колуван — из которого русск. Колывань. С этим согласился Х.А. Моора (Моора, 1953. С. 180; ИЭ, 1961. С. 94—95), а И.П. Шаскольский развил, допустив, что «Колывань» происходит от Kaleuen (Kalevan) — «древнеэстонской формы родительного падежа слова "Kalev", городище называлось, возможно, "Kaleven linna" — "город Калева", то есть город героя эстонского эпоса "Калевипоэг"» (Шаскольский, 1958; Шаскольский, 1992. С. 32). Такое чтение Идриси сейчас активно оспаривается: Леймус, 1997. В советской археологии утвердилось мнение, что поселение на месте Таллина возникло уже в X в., что подтверждается как изучением соседствующего древнеэстонского городища Иру, переставшего существовать около 1000 г., так и находками монет вокруг современного города (Тараканова, 1952; Моора, 1953; Тараканова, Саадре, 1955; Шаскольский, 1988; Шаскольский, 1992. С. 31). Шаскольский дополнил это мнение указанием на то, что Таллинская бухта — лучшая гавань южного побережья Финского залива — была первой на пути от устья Невы к Северной Европе и должна была давно привлекать поселенцев (Шаскольский, 1954; Шаскольский, 1992. С. 30—31, 34). Сейчас эстонские исследователи оспаривают эти выводы и предлагают вернуться к версиям об основании Таллина не ранее XIII в. (Леймус, 1997. С. 25). В эстонской и немецкой историографии традиционной считается точка зрения, что датчане основали замок на Тоомпеа в 1219 г., а собственно город вокруг него возник только в 1230 г., после того как туда были приглашены на поселение 200 немецких семей с Готланда (Rärig, 1928. S. 253—267; Redlich, 1931; Johansen, 1933. S. 719—720; Mühlen, 1937. S. 10—16; ИТ, 1983. С. 59; HE, 2002. P. 62). См. подробнее: Zobel, 2008. P. 17—64.

67. ГЛ. XXIV, 2; XXV, 2.

68. ГЛ. XXIII, 11.

69. ГЛ. С. 553, прим. 297. Подробнее см. след, главу.

70. ГЛ. XXIV, 3. См.: Чешихин, 1885. С. 214—215.

71. ГЛ. XXIV, 1.

72. См.: Матузова, Назарова, 2002. С. 181, прим. 11.

73. ГЛ. XXV, 3; Матузова, Назарова, 2002. С. 132.

74. ГЛ. XXV, 5; Матузова, Назарова, 2002. С. 133.

75. ГЛ. XXV, 5; Матузова, Назарова, 2002. С. 133.

76. ГЛ. XXV, 6; Матузова, Назарова, 2002. С. 133.

77. См.: Седов, 1979. С. 78—80; Рябинин, 1984. С. 52; Седов, 1987. С. 34—43; Рябинин, 2001.

78. НПЛ, 28, 215.

79. Рябинин, 2001. С. 10.

80. НПЛ, 61, 263. Это сообщение содержится в летописной статье 6730 года, в которой причудливым образом переплетены события от 1221 (вокняжение в Новгороде Всеволода Юрьевича) до конца 1222 года (бегство из Новгорода Всеволода Юрьевича). Скорее всего, здесь сведены известия из двух источников, пользовавшихся различными хронологическими шкалами: сентябрьской и мартовской. Так, прибытие в Новгород Всеволода Юрьевича и затем Святослава Всеволодовича произошло в 1221 г., а следовательно, может быть отнесено к 6730 сентябрьскому году (09.1221—08.1222). Бегство Всеволода и новгородское посольство во Владимир-Залесский за новым князем относится к концу 1222 г., то есть к 6730 же, но мартовскому году (03. 1222—02.1223).

81. НПЛ, 61, 263. Следует заметить, что прибытие Ярослава в Новгород в рамках одной летописной статьи отмечено дважды: первый раз просто прибытие, а второй раз — прибытие и немедленный поход в Эстонию. Если в данном случае мы вновь не имеем перед собой сведения из двух независимых источников, то, вероятно, Ярослав сначала поехал Новгород разобраться в ситуации и вернулся в Переяславль Залесский для сбора полков, а уж потом опять пришел к Новгороду с войском и незамедлительно направился в Прибалтику, то есть на Колывань (Ревель, Таллин).

82. ГЛ. XXVI, 2.

83. ГЛ. XXVI, 3.

84. ГЛ. XXVI, 4.

85. ГЛ. XXVI, 4—7.

86. ГЛ. XIV, 11; XV, 7.

87. ГЛ. XXVI, 8; Матузова, Назарова, 2002. С. 134.

88. ГЛ. XXVI, 9.

89. ГЛ. XXVI, 11.

90. ГЛ. XXVI, 12—13.

91. ГЛ. XXVI, 2.

92. Hausmann, 1870. S. 49; Кейсслер, 1900. С. 67.

93. ГЛ. XXVI, 13.

94. ГЛ. С. 558, 569, прим. 325, 356.

95. ГЛ. XXVII, 1. Под «Варемаром» можно понимать имя Варемир (Кейсслер, 1900. С. 68, прим. 155). Или, скорее, производную от славянского имени Воемир (Воимир). Матузова и Назарова считают, что речь идет о скандинавском наемнике (Матузова, Назарова, 2002. С. 185).

96. ГЛ. XXVII, 1. Подробность сведений Генриха о перемещениях эстов в Ливонии, а также указание на то, что рижане вперед себя послали разведчиков, свидетельствуют, скорее всего, о том, что немцы не решались вступить с эстонцами в открытый бой, но искали удобный момент для нападения.

97. ГЛ. XXVII, 2; Матузова, Назарова, 2002. С. 135.

98. ГЛ. XXVII, 3.

99. ГЛ. XXVII, 3.

100. См.: ГЛ. XV, 8; XXII, 2.

101. Генрих не назвал по имени хорошо известного ему Владимира Мстиславича. Возможно, это было связано с тем, что тот уже не являлся псковским правителем. Смена династии в Новгороде вполне могла привести и к переменам на псковском столе. В походе 1218 г. он еще, возможно, участвовал, но позднее о его деятельности ничего не известно. Предполагается, что под 1225 г. он (вероятно, в качестве князя новоторжского) упоминается среди участников похода Ярослава Всеволодовича против литвы, грабившей новоторжские и смоленские волости: «Князь же, Ярославъ и Володимиръ съ сыномъ и с новотържьци, княжь дворъ, новгородцевъ мало, торопцяне съ князьмь своимь Давыдомь поидоша по нихъ» (НПЛ, 64, 269). См.: Taube, 1935. S. 458; Матузова, Назарова, 2002. С. 299, прим. 5. Однако на роль упоминаемого здесь князя Владимира более подходит родной брат Ярослава Владимир Всеволодович, княживший тогда в Стародубе Суздальском и, возможно, в Москве (Рапов, 1977. С. 172). Он умер в 1227 г., и летопись не сообщает о его сыновьях. Однако допустить, что суздальские правители пустили на княжение в стратегически важную новгородскую волость Торжок представителя беспокойных Ростиславичей, — Владимира Мстиславича — затруднительно.

102. ГЛ. XXVII, 3; Матузова, Назарова, 2002. С. 136.

103. ГЛ. XXVII, 3; Матузова, Назарова, 2002. С. 136.

104. НПЛ, 61, 263.

105. Об этом со всей очевидностью говорит Генрих Латвийский, согласно которому Вячко получил Дерпт и соседние земли «в вечное владение» от Новгорода (ГЛ. XXVIII, 3). Ср.: Матузова, Назарова, 2002. С. 137, 188, прим. 4.

106. ГЛ. XXVII, 5; Матузова, Назарова, 2002. С. 136.

107. ГЛ. XXVI, 1; Матузова, Назарова, 2002. С. 134.

108. ГЛ. XXVI, 1; Матузова, Назарова, 2002. С. 134.

109. Русские послы еще находились в Риге, когда проходил поход Ярослава на Ревель осенью 1223 г. См.: ГЛ. XXVII, 6.

110. ГЛ. XXVII, 6.

 
© 2004—2024 Сергей и Алексей Копаевы. Заимствование материалов допускается только со ссылкой на данный сайт. Яндекс.Метрика