Александр Невский
 

Глава Х. Киевское восстание 1113 г.

Крестьянские и городские восстания 1068—1071 гг. охватили значительную часть Киевской Руси. Их неудача была вполне естественной в условиях средневековья и привела к дальнейшему росту феодальной эксплуатации.

Феодальная эксплуатация смердов особенно усиливается на Руси в конце XI и начале XII в. Типичной фигурой крупного феодала этого времени был князь Святополк Изяславич. Источники рисуют перед нами образ корыстолюбца, занятого поисками новых средств для пополнения своей казны. О жадности и жестокости этого киевского князя и его сыновей ходили рассказы. Святополк сажал людей в темницу без суда и следствия, «не справив, но послуша облыгающих»1.

Летопись и Печерский Патерик противопоставляют Святополку фигуру милостивого и мудрого Владимира Мономаха, и это традиционное сопоставление до известной степени вошло в нашу литературу. Нельзя, конечно, отрицать того, что Владимир Мономах был крупной политической фигурой на рубеже XI—XII вв., знаменитым полководцем, заслужившим благодарность современников за свои победы над ордами половцев, но это не мешает нам видеть во Владимире Мономахе вовсе не идеальную фигуру народолюбца, а типичного феодала своего времени. В этом отношении для нас особый интерес имеет послание митрополита Никифора к Владимиру Мономаху, следовательно, документ, непосредственно к нему обращенный.

Никифор, грек по происхождению, как и подавляющее большинство русских митрополитов того времени, пишет по всем правилам византийской образованности. Он рассуждает о душе, которая действует с помощью пяти своих слуг, или чувств, — зрения, слуха, обоняния, вкуса и осязания. С чисто византийской ловкостью Никифор льстит своему князю, прославляя его за любовь к простому образу жизни, за простоту в одежде и воздержанность: «что надо говорить к такому князю, который больше спит на земле и избегает домов и отказывается от ношения светлых одежд и, ходя по лесам, носит сиротскую одежду, и по нужде входя в город, ради власти, одевается в одежду властителя»2.

За этими льстивыми словами едва можно различить действительные факты из жизни Владимира Мономаха: его необыкновенную любовь к охотничьим подвигам и разъездам по лесам, когда приходилось спать и на голой земле и по нужде носить «сиротскую» одежду — простое и удобное охотничье одеяние.

Однако даже Никифор не может скрыть, что в деятельности прославляемого им князя не все окрашено розовым цветом. Поэтому вежливо, но упорно Никифор указывает своему князю на злоупотребления, которые делаются от его имени. Конечно, князь не может за всем присмотреть лично («не мога сам вся творити очима своима»), злоупотребления идут от княжеских людей («от служащих орудием твоим»), но и князь несет за них ответственность. Никифор обращается к князю с предложением подумать о людях, потерпевших от него наказание: «Вспомни о изгнанных тобой, о осужденных тобой для наказания, о забытых; вспоили о всех, что на кого сказал и кто кого оклеветал». Никифор, впрочем, обеспокоенный тем, что князь может подумать, будто к нему кто-то пришел с жалобой, уверяет, что послание им написано «просто так»3.

В другом своем послании к Владимиру Мономаху тот же митрополит еще резче говорит о его пороках, упрекая князя в лихоимстве и ростовщичестве: «Если постишься и берешь проценты с брата, никакой для тебя нет пользы». Нет пользы в том, что человек постится, а сам берет с людей высокие ростовщические проценты и убивает людей «злым ножем — лихоиманием неправедным»4. Так даже устами митрополита-царедворца выставлено грозное обвинение против Владимира Мономаха.

Поэтому хвастливое заявление Владимира Мономаха о том, что он «худаго смерда и убогые вдовице не дал... силным обидети», может быть подвергнуто значительным сомнениям. Ведь сам же Владимир Мономах хвалится тем, что при взятии Минска он вместе с черниговцами и половцами не оставил «ни челядина, ни скотины». Таким образом, он приравнивает раба к скоту, как, впрочем, это делали и другие феодалы его времени.

Но Владимир Мономах был все-таки одним из лучших представителей феодальных верхов своего времени, чего нельзя сказать о некоторых его современниках. У нас сохранился памятник, рисующий безудержную феодальную эксплуатацию на рубеже XI—XII вв. — предисловие к Софийскому Временнику.

Автор предисловия противопоставляет прежних князей его современникам. Первые князья боролись за Русскую землю и покоряли иные страны, они не собирали много имущества, не придумывали вир и продаж, но брали только справедливые виры и давали их своей дружине на оружие. А дружина кормилась, воюя с другими странами, и не говорила: «Мало нам, княже, двухсот гривен». Старые князья не накладывали на своих жен золотых обручей, но жены их ходили в серебряных обручах5. Так автор предисловия к Софийскому Временнику дает представление об изменении форм эксплуатации сельского населения Киевской Руси. Старая дружина кормилась за счет войны и дани, новая дружина кормится за счет эксплуатации коренного населения. Теперь приходится придумывать «творимые» — вымышленные, искусственно созданные «виры и продажи». Изменился и образ жизни дружины. Ныне дружинники уже не довольствуются серебряными обручами для своих жен, им мало и двухсот гривен; теперь им нужны для своих жен золотые обручи.

Для нас приведенное указание автора предисловия имеет важное значение. Оно показывает, как изменились формы эксплуатации населения. Время обогащения дружины за счет внешних войн отошло в прошлое. Развивающиеся феодальные отношения и рост крупного землевладения в Киевской Руси привели к усилению феодальной эксплуатации закрепощенных крестьян — смердов. В этой обстановке и возникло в 1113 г. новое большое народное движение, центром которого был Киев.

О киевском восстании 1113 г. мы имеем лишь краткие заметки в Ипатьевской летописи. На следующий же день после смерти Святополка Изяславича, происшедшей 16 апреля 1113 г., киевляне обратились к Владимиру Мономаху с призывом занять киевский стол. Владимир отказался. «Киевляне же разграбили двор Путятин тысяцкого, пошли на евреев и разграбили их; и снова киевляне послали к Владимиру, говоря: пойди, князь, в Киев; если же не пойдешь, то знай, что великое зло воздвигнется, это тебе не Путятин двор, ни сотских, но и евреев грабить, и еще из-за тебя пойдут на твою невестку и на бояр и на монастыри, и будешь ответ иметь, если из-за тебя разграбят монастыри. Слышав об этом, Владимир пошел в Киев. Владимир Мономах сел в Киеве в воскресенье, встретили же его митрополит Никифор с епископами и со всеми киевлянами с честью великою, сел на столе отца своего и дедов своих, и все люди рады были, и мятеж прекратился»6. Лаврентьевская летопись добавляет, что Владимир вошел в Киев 20 апреля.

Нам приходилось уже дважды писать об этом событии7, причем оба раза отмечать то обстоятельство, что киевское восстание 1113 г. не являлось чисто городским движением, что оно связано было с крестьянским восстанием в Киевской земле. Доказательству данного положения и будет посвящена значительная часть этой главы. Однако, как и в 1068 г., наиболее заметным для современников было именно городское восстание, непосредственно угрожавшее киевским феодалам. Поэтому оно и нашло свое отражение в летописях, тогда как о крестьянском восстании мы узнаем только из анализа «Русской Правды».

Восстание киевских горожан в 1113 г. было подготовлено всей политикой Святополка Изяславича. Печерский Патерик так характеризует княжение Святополка: «В дни княжения своего в Киеве Святополк Изяславич сотворил много насилия и домы сильных искоренил без вины, имущество у многих отнял. Из-за этого бог попустил половцам силу иметь на него. И были рати многие от половцев, к тому же и усобица, и был в то время большой голод и великая скудость в Русской земле во всем»8.

Ревностно защищая интересы господствующего класса, Печерский Патерик порицает Святополка за то, что он «домы сильных искоренил», т. е. нередко действовал против враждебных ему бояр. Но тот же Патерик рассказывает о жестокой эксплуатации киевских горожан. Во время войны с Галицкими князьями прекратился подвоз соли из Галича и Перемышля, «и можно было видеть тогда людей в великой беде, изнемогали от войны, голода, без хлеба и без соли»9. Были сделаны попытки заменить соль каким-нибудь суррогатом. Один из монахов Печерского монастыря, Прохор, собрал из монастырских келий пепел и стал его раздавать вместо соли. За пеплом в монастырь стали приходить нуждающиеся: «и бе видети торг упражняем, монастырь же полн приходящих на взятие соли»10. Это вызвало недовольство продавцов соли, так как ее цена снизилась в пять раз. Узнав об этом, Святополк распорядился вывезти соль из монастыря, которая тотчас же оказалась не чем иным, как пеплом. Когда же монастырская соль была высыпана как ненужный пепел, она тотчас же опять превратилась в соль и была разграблена горожанами: «уведевше же гражане разграбиша соль».

За сказочной оболочкой рассказ о превращении соли в пепел, за повествованием о благодеяниях монастыря, который в голодный год бесплатно, «туне», раздавал соль нуждающимся, можно различить настоящий ход событий. Голод и недостаток соли вызвали повышение цены на соль, чем воспользовались купцы. Монастырь попытался заменить соль пеплом, вероятно смесью соли с пеплом, также спекулируя на общественном бедствии. В дело вмешался князь, увидевший в продаже соли средство для собственного обогащения11. Княжеские «точники», по другому списку — «советники», начали спекуляцию солью. Так феодальные хищники — сам великий князь, его советники, крупнейший киевский монастырь — одинаково стремятся нажиться на народном бедствии. Упоминание о гражданах, разграбивших соль, вероятно, отражает наличие общего недовольства в Киеве спекуляцией князя и его советников, надеявшихся нажиться на дороговизне соли. Как видим, рассказ Патерика указывает, почему верхи киевского общества боялись, что во время восстания 1113 г. дело не обойдется только грабежом двора тысяцких и еврейского квартала, но события затронут и монастыри, как один из центров ростовщичества и феодальной эксплуатации12.

В летописи восстание 1113 г. представлено как внезапное народное возмущение, которое нашло свой выход тотчас после смерти Святополка Изяславича. Однако и по данным летописи волнения в Киеве начались задолго до смерти Святополка. Рассказав о знамении на солнце, которое бывает «не на добро», летописец говорит, что это знамение предвещало близкую смерть Святополка. Знамение, или затмение, солнца произошло, по летописи, 19 марта, а Святополк умер 16 апреля где-то вне Киева, «за Вышегородом». Характерно, что Святополка хоронили только его бояре и дружина, тогда как в рассказах о смерти других киевских князей обычно сообщается, что их оплакивали все киевляне. Подчеркивается также, что вдова Святополка раздала монастырям, попам и нищим большую милостыню.

Во всех этих летописных известиях чувствуется недоговоренность, желание летописца скрыть какие-то факты, неприятные для господствующего класса. Сам отъезд Святополка из Киева, возможно, был вызван волнениями среди киевлян, нарастанием их недовольства, которое так резко проявилось тотчас же после смерти этого князя.

Вместе с тем совершенно ясно, против кого было направлено восстание в Киеве. От него пострадали дворы тысяцкого Путяты, сотских, а также еврейский квартал. Только приезд Владимира Мономаха остановил дальнейшее расширение восстания, которое должно было направиться против вдовы Святополка, против бояр и монастырей. Следовательно, восстание 1113 г., носившее ярко выраженный антифеодальный характер, было направлено против господствующей феодальной верхушки — против князя, бояр и монашества, против княжеской администрации во главе с тысяцким, руководившим городским ополчением и производившим суд и расправу. Здесь невольно припоминается предисловие к Софийскому Временнику, в котором говорится о «творимых» вирах и продажах, которыми стали облагать население князья в конце XI и начале XII в.

Народная ненависть не ограничилась только ближайшим княжеским окружением. Она была направлена против феодальной эксплуатации во всех ее проявлениях. Ярким проявлением ее были ростовщичество и закабаление разорившихся и опутанных долгами людей. Взимание громадных процентов с должников было постоянным средством для обогащения бояр, купцов и духовенства. Хотя церковные памятники настаивали на том, что «резоимание» (ростовщичество) является греховным делом, все церковные постановления по этому поводу имели чисто декларативный характер. Во второй половине XII в. новгородский архиерей Илья вынужден был угрожать строгим наказанием новгородскому духовенству, занимавшемуся раздачей денег под проценты13. Что касается участия монастырей в ростовщичестве, то это явление было самым распространенным и проводилось под разными благовидными предлогами. Недаром в одном древнерусском поучении говорилось о том, что не спасут черные ризы, что можно делать добрые дела и не будучи монахом.

Злоупотребления княжеской администрации и закабаление свободных людей путем взимания громадных процентов и были теми побудительными причинами, которые вызвали восстание киевлян в 1113 г. Возмущение направилось не только против Путяты, но и против сотских и евреев. О близости сотских к ремесленным и торговым кругам в городах говорилось уже ранее. Известно также, что евреи были банкирами средневековья, через руки которых проходили большие денежные суммы. В таком большом и торговом городе, каким был Киев начала XII в., участие евреев в экономической жизни было несомненно деятельным. Евреи должны были принимать участие в ростовщических операциях Святополка и его тысяцкого Путяты. Этим объясняется нападение киевлян на еврейский квартал. Подобные же нападения на евреев делались в Западной Европе в том же XII в. под явным влиянием некоторых кругов католического духовенства.

В церковных русских кругах XII—XIII вв. также появляются сочинения, направленные против евреев и их религии. В этом отношении характерно произведение, озаглавленное в рукописи «Словеса святых пророк», которое уже существовало на Руси в 1234 г., но появилось значительно раньше. Это произведение вскрывает подвластное положение евреев, потерявших свое государство («вам уже работающе в нас»). Это не мешает церковному проповеднику ополчиться против своего князя — возможно, за его покровительство евреям. Князь этот «унець ярок и лют», т. е. бык ярый и лютый. У него «волостителеве злии и бояре лютии опалчивии». Составитель говорит о том, что прошло уже более тысячи лет со времени взятия Иерусалима римлянами. По древнерусским сочинениям это событие произошло после 5575 г. от сотворения мира. Следовательно, прибавив тысячу лет, получим 6575, или 1067, год, после которого были написаны «Словеса». Возможно, что речь в них идет именно о Святополке Изяславиче, «быке яром и лютом»14.

Указание летописи на разграбление еврейского квартала характеризует восстание 1113 г. как движение городского люда, направленное не только против феодалов, но и против купцов-менял, занимавшихся ростовщичеством. Действительно, летопись говорит, что Владимиру Мономаху «вси люди ради быша». Слово «люди» в данном случае может обозначать киевлян вообще, но еще чаще мы встречаемся с термином «люди» для обозначения горожан.

До сих пор мы говорили о восстании в самом Киеве. Теперь нам предстоит разрешить другой важный и трудный вопрос — о связи восстания киевских горожан с крестьянскими восстаниями в Киевской земле. В другой нашей работе уже указывалось на существование прямого свидетельства о связи восстания в Киеве с крестьянским движением. В сказании о построении церкви Бориса и Глеба в Вышгороде так рассказывается о восстании 1113 г: «Когда Святополк умер, на второе лето после создания той церкви, были многий мятеж и крамола и молва немалая в людях, и тогда собрались люди, больше же всего большии и нарочитые мужи, пошли собранием всех людей и умоляли Владимира, чтобы он пришел прекратить крамолу в людях. И придя он прекратил мятеж и смятение в людях»15.

Таким образом, мы имеем прямое свидетельство о широте восстания и «многой крамоле», которая возникла «в людях», а также о смятении среди «лучших и нарочитых людей», т. е. верхушки феодального общества.

Мы имеем и прямое указание на то, что восстание в Киеве происходило одновременно с восстанием в деревне, причем указание, исходящее от самого Владимира Мономаха. В Пространной «Русской Правде» особым заголовком выделен «Устав Володимерь Всеволодовича». В первой же статье устава говорится о причинах его появления: «Володимер Всеволодовичь по Святополце созва дружину свою на Берестовемь: Ратибора Киевского тысяческого, Прокопью Белгородьского тысячьского, Станислава Переяславльского тысячьского, Нажира, Мирослава, Иванка Чюдиновича, Олгова мужа». Указанные лица и «уставили» следующие вслед за этим текстом статьи.

По нашему мнению, устав заканчивался словами: «а в мале тяже по нужи възложити на закупа»16. Однако в литературе имеется и другое представление о размерах устава Владимира Мономаха. Так, С.В. Юшков думает, что устав «первоначально представлял собой отдельный юридический памятник, но затем при переписке был механически присоединен к сборнику, носившему название «Суд Ярославль Владимировича»17.

Такое представление о «механическом» соединении разных частей краткой и пространной редакций «Русской Правды» не раз выдвигалось и до С.В. Юшкова. Оно кажется наиболее простым и в то же время при ближайшем рассмотрении оказывается самым недостоверным. Отвергая наше мнение о размерах устава Владимира Мономаха, С.В. Юшков совершенно игнорирует то обстоятельство, что во второй части Пространной Правды, озаглавленной уставом Владимира Мономаха, мы находим ряд статей, заимствованных из Краткой Правды и не помещенных в первой части Пространной18.

А это значит, что для того чтобы принять мнение С.В. Юшкова об отдельном существовании устава Владимира Мономаха как второй части Пространной «Русской Правды», надо объяснить причины, по которым статьи краткой редакции «Русской Правды» вошли и в первую часть пространной редакции и в ее вторую часть, причем речь идет об одновременном использовании составителями Пространной Правды статей, помещенных в краткой редакции.

Во второй части пространной редакции, которую С.В. Юшков считает особым памятником, уставом Владимира Мономаха, находим те статьи краткой редакции, которые не были использованы в первой части Пространной Правды19. Объяснить это обстоятельство мы можем только тем, что составители Пространной Правды пользовались краткой редакцией Правды как одним из своих источников.

Первая статья устава Владимира Мономаха, судя по ее содержанию, была составлена на совещании Владимира Мономаха с тысяцкими и боярами. Время совещания можно установить почти точно. Совещание должно было состояться еще до въезда Владимира Мономаха в Киев, так как устав Владимира Мономаха носит все черты законодательства, направленного в сторону уступок некоторым требованиям восставших.

Об этом в несколько неясной форме говорит и рассмотренное ранее сказание о «чудесах» Бориса и Глеба. По сказанию, Владимир Мономах, войдя («вшед») в Киев, прекратил «мятеж и шум в людях». Да и в самом уставе Владимира Мономаха имеются прямые указания на то, что совещание князя и тысяцких произошло вне Киева, «на Берестовемь», т. е. в княжеском селе Берестове под Киевом. Это указание покажется нам непонятным, если мы представим себе, что устав был принят уже после вокняжения Владимира Мономаха в Киеве. Ведь тогда возникает вопрос: зачем и какая необходимость заставила Мономаха собрать совещание в окрестностях Киева, а не в самом городе? Поэтому более обоснованно предположить, что Владимир созвал совещание в Берестове тогда, когда он находился еще под Киевом, не решаясь в него вступить.

Местом для созыва совещания было выбрано село Берестово как пункт, расположенный в непосредственном соседстве с Киевом и являвшийся загородной княжеской резиденцией. Приняв это положение, мы можем совершенно точно определить время появления устава Владимира Мономаха. Устав был составлен в Берестове в промежуток времени между смертью Святополка и въездом Владимира Мономаха в Киев, т. е. между 16 и 20 апреля 1113 г.

Такая датировка устава Владимира Мономаха находит подтверждение в самом составе участников совещания, собравшегося в Берестове. В их числе находим трех тысяцких, двух бояр («княжеских мужей»), без обозначения их сана, одного представителя от Олега Святославича, черниговского князя, причем этот представитель назван «Ольговым мужем». Участие в совещании белгородского тысяцкого вполне понятно, так как Белгород был пригородом Киева. Появление на совещании переяславского тысяцкого может быть объяснено тем, что Владимир Мономах был князем Переяславля Русского (ныне Переяслав-Хмельницкий). Сделавшись киевским князем, Владимир Мономах посадил в Переяславле своего сына Ярополка. Ипатьевская летопись относит это событие к тому же 1113 г., когда Владимир Мономах стал княжить в Киеве.

Обратимся теперь к рассмотрению вопроса о том, что же представлял собой состав участников совещания в Берестове. У нас для этого имеется тем большее основание, что издатели комментария к «Русской Правде» не рассмотрели список участников данного совещания20.

Как мы знаем, в уставе Владимира Мономаха всего перечислено 6 участников совещания. Из них известен Ратибор, являвшийся в 1079—1081 гг. посадником в Тьмутаракани. Он был посажен в Тьмутаракани киевским князем Всеволодом Ярославичем, отцом Владимира Мономаха, находился там три года и был взят в плен двумя князьями-изгоями21. Имя Прокопия, белгородского тысяцкого, неизвестно по другим источникам. Переяславский тысяцкий Станислав может быть отожествлен со Станиславом Добрым Тудковичем, который был убит в 1136 г. в числе других переяславцев во время распри Ольгови-чей с потомками Владимира Мономаха. По-видимому, и Нажир принадлежал к переяславцам, во всяком случае такое имя мы находим под 1162 г. с прозвищем «Нажир Переяславяч»22. Что касается Мирослава, то, видимо, именно о нем идет речь в известии летописи 1134 г. о «доске оконечной от гроба господня», которую принес некий Дионисий, «послал бо бе Мирослав»23. Это известие не оставляет никакого сомнения в том, что Мирослав принадлежал к верхушке киевского общества, вернее, был одним из знатнейших бояр, так как путешествие в Иерусалим или в Царьград требовало затраты больших средств. Возможно, по имени названного Мирослава получило свое наименование село Мирославское в Киевской земле, находившееся у Витичева24. Во всяком случае совпадение имени знатного боярина с названием села в Киевской земле очень знаменательно.

Последним участником совещания в Берестове указан Иванко Чудинович, «Ольгов муж». В нем мы можем видеть сына того Чудина, который участвовал в составлении «Правды Ярославичей» и «держал» в 1072 г. Вышгород. Упоминание о том, что Иванко Чудинович был Ольговым мужем, содержит определенное датирующее указание, так как черниговский князь Олег Святославич умер в 1115 г. Следовательно, устав Владимира Мономаха при всех условиях возник до 1115 г.

Итак, в совещании в Берестове, накануне въезда Владимира Мономаха в Киев, приняли участие киевские бояре в лице Ратибора и Мирослава, переяславские бояре в лице Станислава и Нажира, белгородский тысяцкий и представитель Олега Святославича как крупнейшего из русских князей после Владимира Мономаха. Таким образом, целиком подтверждаются слова сказания о «чудесах» Бориса и Глеба о том, что «большие и нарочитые люди упрашивали Мономаха войти в Киев, чтобы подавить крамолу сущюю в людех». Результатом совещания «больших и нарочитых людей» было появление устава Владимира Мономаха.

Б.Д. Греков первый обратил внимание на то, что законодательные нормы устава Владимира Мономаха отражают необходимость для правящих кругов идти на некоторые уступки. «Следы происхождения законодательства о должниках, закупах и холопах, появившегося в условиях обострения классовых противоречий, очень заметны»25, — пишет Б.Д. Греков. Эта мысль полностью подтверждается анализом самого устава. Поэтому можно только пожалеть, что классовая сторона законодательства Владимира Мономаха, так хорошо вскрытая в исследованиях Б.Д. Грекова, совершенно была игнорирована комментаторами академического издания «Русской Правды».

В поле внимания составителей устава Мономаха были два главных вопроса: 1) вопрос о купцах и ремесленниках, порабощаемых непомерными ростовщическими процентами, 2) вопрос о положении сельского населения — закупов.

Первые же статьи устава говорят об ограничении ростовщических процентов. Участники совещания «уставили» брать проценты «до третьяго реза»26. Как бы ни рассматривать эту статью: видеть ли в ней указание на уплату процентов по третям, или, как полагает В.О. Ключевский, слова «в треть» надо понимать как на два третий, т. е. 50%, — во всех случаях рассматриваемая статья является попыткой некоторого ограничения ростовщических процентов. Впрочем ограничение было очень условным. Это показывает следующее за тем добавление: «аже кто емлеть по 10 кун от лета на гривну, то того не от-метати»27. Будем ли мы считать, что речь идет о гривне в 50 кун или о гривне в 25 кун, и в том и в другом случае перед нами будет указание на высокий ростовщический процент: в первом случае 20%, во втором случае — 40%.

Обе следующие за этим статьи устава имеют в виду борьбу с порабощением «неповинных», о чем постоянно говорится в поучениях XI—XII вв. Статья «аже который купець истопиться» ограничивает право взыскания долгов с купца, пострадавшего от нападения ратных людей («рать возметь»), от пожара («огнь»), от несчастного случая на воде («истопиться»). Такой купец должен платить свой долг «како начнеть от лета платити», потому что он «не виноват есть». Правом немедленного взыскания долга заимодавец пользуется лишь в том случае, если купец «в безумьи чюжь товар испортить», пропьет его или проиграет, поставив в заклад. Таким образом, и эта статья создает некоторые гарантии от разорения для купца, пострадавшего от стихийных бедствий или от войны, следовательно, несколько ограничивает произвол заимодавца.

Подобный же характер имеет статья «о долзе». В ней говорится о недобросовестном купце, который «многим должен будет», но все-таки снова берет в долг. Устав предоставляет право в первую очередь получить княжеские деньги, а вслед за тем деньги, принадлежащие купцам-гостям «из иного города» или чужеземцам28.

Рассматривая статьи о резах, о купце и о долге, мы заметим, что их основной лейтмотив — это вопрос о ростовщичестве. Законодательство Владимира Мономаха делает как бы попытку несколько ограничить произвол заимодавцев. В нем проявляется некоторое стремление участников совещания в Берестове удовлетворить интересы торгового населения Киева — купцов, страдавших от неумолимого взыскания процентов, которые взимались даже после стихийных бедствий.

Совсем по-иному законодательство Владимира Мономаха относится к крестьянам. Главную опасность феодалы видели в широком крестьянском движении, возникшем в Киевской земле. Отголоски борьбы феодалов с крестьянским движением мы и найдем в уставе Владимира Мономаха, в известных статьях о закупах. По-видимому, вопрос о закупах был одним из самых тревожных для участников совещания в Берестове, так как затрагивал обширные круги населения Киевской и прилегающих к ней земель.

Выше мы уже видели, каким шатким было положение смердов. Устав Владимира Мономаха как будто делает некоторые попытки в сторону облегчения положения смердов, сделавшихся закупами. Закупу следует дать «правду», т. е. позволить доказать, что он ушел в поисках управы на своего господина («обиды деля своего господина»), а не тайно. Закуп не платит за «войского» коня. Возможно, здесь имеется в виду случай, когда закуп ходил с ополчением на войну вместе со своим господином. Закупа нельзя сделать холопом, в этом случае он получает полную свободу. Таким образом, перед нами как будто стремление положить границы злоупотреблениям господ по отношению к закупам.

Устав Владимира Мономаха касается и холопов. В статье «а се, аже холоп ударить» мы читаем постановление о холопе со ссылкой на Ярослава и его сыновей. По этому случаю Б.Д. Греков вполне правильно замечает, что «это служит доказательством, что в движении 1113 г. принимали участие и холопы»29.

Б.Д. Греков отмечает и декларативность постановления о закупах в уставе Владимира Мономаха. Действительно, возникший в условиях больших классовых потрясений, непосредственно под впечатлением событий в Киеве и необходимости «утолить мятеж и голку», устав Владимира Мономаха вовсе не ставил своей задачей полностью удовлетворить требования горожан и закупов.

Регламентация отношений между закупами и феодалами ни в какой мере не могла улучшить положение закупа. В конечном итоге, кто мог доказать, избил господин своего закупа «про дело» или просто в озлоблении? Какие судьи XI—XII вв. могли защитить закупа от порабощения его господином, когда знатные дворяне и в XIX столетии ухитрялись обращать в своих крепостных поповичей и однодворцев, не говоря уже о крестьянах?

Фактически устав еще более ухудшал положение Закупов и холопов. Так, устав узаконил превращение закупа в полного, или обельного, холопа в том случае, если закуп бежал от господина или был обвинен в краже какого-либо господского имущества. К «послушеству», свидетельству, закупа можно было прибегать только «в мале тяже по нужи», когда рассматривалось какое-либо маловажное дело, в случае крайней необходимости30. Закуп фактически приравнивался к холопу, который вообще не мог выступать свидетелем. В постановлениях устава ясно видна не только фиксация старого, но и новое — стремление еще более ограничить права закупов и холопов.

Таким образом, устав Владимира Мономаха, возникший под непосредственным влиянием событий в Киеве 1113 г., как и более ранняя «Правда Ярославичей», фактически охранял интересы господствующего феодального класса. Вот почему мы не можем согласиться с мнением Б.Д. Грекова, который пишет: «Совершенно очевидно, что законодатель здесь пошел на компромисс и частично удовлетворил требования деревенского простого люда, страдавшего от произвола богатых землевладельцев»31.

Законодательство Владимира Мономаха ставило, на наш взгляд, совсем иные цели. Давая некоторые внешние, чисто декларативные льготы зависимым крестьянам-смердам, это законодательство защищало интересы господствующего класса феодалов. Тут невольно приходят на память замечательные слова Энгельса о расправах феодалов с неугодными крестьянами в средневековой Германии: «И кто бы мог оказать крестьянину защиту? В судах сидели бароны, попы, патриции или юристы, которые хорошо знали, за что они получают деньги»32.

Устав Владимира Мономаха показывает широкое распространение крестьянских движений. Крестьянские восстания, видимо, происходили не только в Киевской, но и в соседних — Переяславской и Черниговской землях. Поэтому и понадобилось участие в совещании переяславского тысяцкого и представителя черниговского князя.

Некоторые участники событий 1113 г. оставили по себе прочную память в народном русском эпосе в былинах о богатом боярине Путяте и его дочери Запаве, или Забаве Путятишне, — «княженецкой племянницы». В былине о Соловье Будимировиче «славный», богатый гость приезжает на своем корабле торговать «из-за моря, моря синего, из глухоморья зеленого, от славного города Леденца»33 в город Киев со своими заморскими товарами. Для нашей цели нет необходимости входить в рассмотрение вопроса о происхождении былины о Соловье Будимировиче. Отметим только, что мнение о северном происхождении этого произведения, выдвинутое некоторыми исследователями, едва ли вытекает из текста былины34.

Путята как боярин Святополка нередко упоминается в летописи35, но характер его деятельности слабо вскрывается в источнике. Только известие о разграблении восставшими киевлянами двора тысяцкого Путяты позволяет сделать вывод о хищнической деятельности этого киевского вельможи, вызвавшего ненависть своих сограждан. Народная память о Путяте в этом отношении была более стойкой. Имя его сохранилось в былинах как синоним наушника, коварного советчика, злого интригана. В одной из былин этот интриган назван Мышаточкой Путятиным. В. Миллер пишет по этому поводу: «Кажется, в этой форме имени следует видеть перестановку, известную и в других случаях, имени и отчества: Мишатка Путятич вышло из Путятка Вышатич»36. Напомним здесь же, что летописный Путята действительно носил отчество Вышатича. Он был братом знаменитого боярина XI в. Яна Вышатича.

Появление Путяты в нашем эпосе крайне характерно. Оно показывает, что воспоминание о Путяте и связанных с ним событиях прочно сохранилось в народной памяти, как и та незавидная роль, которая выпала на долю тысяцкого Путяты, двор которого сделался первой жертвой народного гнева в 1113 г. По свидетельству Татищева, «двор Путятин» и «старого Путяты темный лес» упоминались в песнях его времени, т. е. в первой половине XVIII в. Как мы видим, Путятин двор, двор феодала-хищника, заслужил того, чтобы летописец упомянул о его разграблении киевлянами во время восстания.

Примечания

1. «Сборник XII века Московского Успенского собора», вып. 1, стр. 35 [«Успенский сборник XII—XIII вв.». М., 1971, стр. 66].

2. «Что подобает глаголати к такому князю, иже боле на земли спить и дому бегаеть, и светлое ношение порт отгонить, и по лесам ходя сиротину носить одежду, и по нужи в град въходя, власти деля, во властительскую ризу облачится?» («Русские достопамятности», ч. 1. М., 1815, стр. 68).

3. «О сем испытай, княже мой, о том помысли: о изгнаных от тебе, о осуженых от тебе наказаниа ради, о презреных; вспомяни о всех, кто на кого изрекл, и кто на кого оклеветал» («Русские достопамятности», ч. 1, стр. 71—72).

4. Макарий, митр. История русской церкви, т. 2. СПб., 1857, стр. 327.

5. «Теи бо князи не збираху многа имения, ни творимых вир, ни продаж въскладаху люди; но оже будяще правая вира, а ту возмя, дааше дружине на оружье. А дружина его кормяхуся, воююще ины страны и бьющеся и ркуще: «братие, потягнем по своем князе и по Рускои земле»; глаголюще: «мало есть нам, княже, двусот гривен». Они бо не складаху на своя жены златых обручей, но хожаху жены их в сребряных; и расплодили были землю Руськую» («Новгородская Первая летопись...», стр. 104).

6. «Кияни же разъграбиша двор Путятин тысячьского, идоша на жиды и разъграбиша я; и послашася паки кияне к Володимеру, глаголюще: «поиди, княже, Киеву; аще ли не поидеши, то веси, яко много зла уздвигнеться, то ти не Путятин двор, ни соцьких, но и жиды грабити, и паки ти поидуть на ятровь твою и на бояры и на манастыре, и будеши ответ имел, княже, оже ти манастыре разграбять. Се же слышав Володимер, поиде в Киев... Володимер Мономах седе Киеве, в неделю, усретоша же и митрополит Никифор с епископы и со всими кияне, с честью великою, седе на столе отца своего и дед своих, и вси людье ради быша, и мятежь влеже» («Летопись по Ипатскому списку», стр. 198).

7. М.Н. Тихомиров. Исследование о Русской Правде; М.Н. Тихомиров. Древнерусские города. М., 1946, стр. 194—196 [изд. 2, стр. 190—192].

8. «В дьни княжения своего Киеве Святополк Изяславич много насилие створи и домы силных искорени без вины, имения многим отьим. Сего ради бог попусти поганым силу имети на нь. И быша рати многи от Половець, к сим же и усобице, и бы в та времена глад крепок и скудота велия в Руськой земли во всем» («Патерик Киевского Печерского монастыря»; стр. 206—207).

9. «И бе видети в велице беде тогда сущая люди, изнемогаша от рати и от глада, без жита и без соли» («Патерик Киевского Печерского монастыря», стр. 207—208).

10. Там же, стр. 208.

11. «Свещавая с своими точникы, цену многу соли, да отъемь у черньца, продавець ей будеть» (там же).

12. Непонятно, на чем основано утверждение, содержащееся в «Очерках истории СССР. Период феодализма IX—XV вв.», ч. 1, стр. 190, о том, что «напуганная феодальная знать и торгово-ремесленная верхушка Киева собралась в храме Софии и здесь решила вопрос о приглашении на княжение Владимира Мономаха». Источники об этом ничего не говорят.

13. «Еще слышю и другие попы наим емлюще» (А. Павлов. Неизданный памятник русского церковного права XII века. СПб., 1890, стр. 15).

14. И.Е. Евсеев. Словеса святых пророк. — «Древности. Труды славянской комиссии Московского археологического общества», т. IV, вып. 1. М., 1907, стр. 153—200.

15. «Святополку преставившюся на въторое лето по устроение церкве тоя, и многу мятежю и крамоле бывъши в людьхь и мълве не мале, и тъгда съвъкупивъшеся вси людие, паче же большии и нарочитии мужи, шедъше причьтъмь всех людии и моляху Володимира, да въшед уставить крамолу сущюю в людьхь. И въшьд утоли мятежь и гълку в людьхь» («Сборник XII века Московского Успенского собора», стр. 39) [изд. 1971 г., стр. 69].

16. М.Н. Тихомиров. Исследование о Русской Правде, стр. 206.

17. С.В. Юшков. Русская Правда. Происхождение, источники, ее значение, стр. 333.

18. М.Н. Тихомиров. Исследование о Русской Правде, стр. 205.

19. Там же, стр, 211—213, см. таблицу.

20. «Правда Русская», т. II, стр. 425—428.

21. «Летопись по Ипатскому списку», стр. 143.

22. Там же, стр. 354. Нечего, конечно, и говорить, что этого Нажира трудно отожествить с Нажиром, участником совещания в Берестове в 1113 г.

23. Там же, стр. 212.

24. Там же, стр. 294 [ПСРЛ, т. II. М., 1962, стр, 424].

25. Б.Д. Греков. Киевская Русь, стр, 270.

26. «Уставили до третьяго реза, оже емлеть в треть куны; аже кто возметь два реза, то то ему взяти исто; паки ли возметь три резы, то иста ему не взяти» («Правда Русская», т. I, стр. ПО).

27. Там же, стр. 110.

28. «Правда Русская», т. I, стр. 110.

29. Б.Д. Греков. Киевская Русь, стр. 270.

30. «Правда Русская», т. I, стр. 112.

31. Б.Д. Греков. Киевская Русь, стр. 270.

32. Ф. Энгельс. Крестьянская война в Германии. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 7, стр. 357.

33. «Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым», стр. 1—8 [изд. 1958, стр. 1—8].

34. О литературе былин см. А.П. Скафтымов. Поэтика и генезис былин. Очерки. М. — Саратов, 1924, стр. 185—187.

35. «Летопись по Ипатскому списку», стр. 179, 180, 185, 186 [ПСРЛ, т. II. М., 1962, стр. 247, 249, 256, 257].

36. В.Ф. Миллер. Очерки русской народной словесности. Былины, т. II. М., 1910, стр. 29.

Предыдущая страница К оглавлению Следующая страница

 
© 2004—2024 Сергей и Алексей Копаевы. Заимствование материалов допускается только со ссылкой на данный сайт. Яндекс.Метрика